огонь.
Актеры стояли друг против друга, неуверенно подняв руки. Видно было, как открываются и закрываются их рты, но не слышно было ни звука.
— Сначала! Браво, Тоньетта!
Примадонна обвела своим ясным взглядом беснующуюся публику, опустила его с презрением на капельмейстера и, пожав плечами, продолжала петь. Тенор так же пожал плечами и протянул руку, стараясь утихомирить публику. Холодная дрожь охватила капельмейстера. Он уже не отрывал от пюпитра опущенных глаз. Одиночество вокруг него было подобно смерти. На мгновенье ему представилось, что даже оркестр покинул его и молчит. Спасаясь от преследований этой своры там, позади, он повис над пропастью. Может быть, они выбьются из сил и отстанут?.. Ладно! Он уже хотел опустить руку и покориться неизбежности. Левой рукой он вытер лоб.
— Ничего не слышно! Замолчите вы, черти! Мы тоже деньги платили!
— Тише! Теперь начнется самое интересное! — кричал неунывающий синьор Джоконди. Сверху донесся визг служанок:
— Да уймитесь вы, сейчас Нина будет играть на арфе!
Это подействовало. Синьора Цампьери в первом ряду партера нагнулась вперед и с просветлевшим лицом смотрела туда, где за золотой изгородью струн сидела ее лилейно-белая девочка. Ведь только благодаря ей все перестали бесноваться. «У нас не нашлось денег на пудру, а ручки у нее все-таки белые-белые». Все молчали. Лишь тихое пение скрипки легким дуновеньем вторило звукам арфы, и эти звуки тянулись, подобно лунным лучам, и таяли в воздухе. Казалось, стоит ей умолкнуть, как наверху, над сценой, погаснет луна, и Тоньетта с Пьеро перестанут петь. Синьора Цампьери в своем черном, а сейчас выцветшем от старости платье высоко подняла плечи, трепеща, как бы эти звуки не оборвались.
«Когда Лучано получит, наконец, место младшего учителя, мы кое-как перебьемся… Знать бы, какие намерения у молодого Мандолини. Он все отрывается от своей скрипки, чтобы посмотреть на Нину. Играй же, играй, Нинетта!»
— Видишь, — говорила Лауретта, обращаясь к Тео. — Я так и знала, что Тоньетта честная девушка, а не какая-нибудь… А теперь, похоже, и он этому поверил, и они показывают друг другу свою убранную цветами постель. Господи, до чего трогательно!
— Но ведь они хотят умереть…
— Это он только говорит так: у мужчин одна песенка, и, пока мы неопытны, мы готовы им верить.
Мамаша Парадизи тайком от дочерей перегнулась через стенку ложи и вздохнула от глубины души.
— Тоньетта права, надо и в несчастье любить друг Друга.
Коммерсант Манкафеде кивнул, озираясь, как бы приказчики не увидели.
Розина Джоконди с презрением отвернулась: «Все это враки! А если бы она не принесла ему в приданое этот дом? Недаром она то и дело напоминает ему»: «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах».
Кругом шептались.
— Ага, вот оно, это самое место! Я давно его жду… Потише, Эленучча, ничего прекраснее ты в жизни не услышишь… Минуточку, синьора! Этот дуэт — самое замечательное место в опере, весь мир его знает… Ах!.. Ах!.. Ну что же это такое? Да разве это человеческие голоса? Не поют ли и деревья? Не поет ли луна?.. Эта музыка из чистого шелка!
Старый литератор Ортензи говорил своей подруге, старой синьоре Мандолини:
— Прекрасная опера, она рождает в душе возвышенные мысли. У меня глаза уже не видят сцены, но под действием музыки она превращается в целый мир, где царит бесконечная любовь. Я вижу миллионы людей, целый народ, они обнимают друг друга, как братья. И лица у всех добрые, одухотворенные, лучше, чем обычно бывают у людей. Но вот их ряды расступаются и появляется гений… Разве не это грезилось нам, Беатриче, когда мы были молоды?
— Но у нас ведь так и было, Орландо! Да и сейчас мы не изменились! — отвечала старуха.
— Никакого сравнения с нашим граммофоном, — говорил жене хозяин табачной лавки Полли. — У нас поют Таманьо и хор Берленди{38} — шутка ли! Не то что какие-то замухрышки-актеры!
Под рыжими вихрами их сына Олиндо тоже роились мысли: «Какая любовь! Но бывает ли так на самом деле? И каким надо быть, и что нужно для этого делать?»
— О Рина! — шептал на галерке подмастерье слесаря Фантапие. — Если ты меня не полюбишь, мне остается только одно: наложить на себя руки!
— О чем ты сейчас думала, Клотильда? — Доктор Рануччи, широко расставив руки, стал перед своей благоверной. — Я вижу, у тебя все этот тенор на уме. О, лучше бы мы сюда не приходили!
Она потупила свои русалочьи глаза и стыдливо повела плечами.
— Молодцы! Би-ис!
Весь партер был на ногах. Через головы сестер Перничи, обливавшихся горючими слезами, лейтенант Кантинелли, не помня себя, говорил мамаше Фаринаджи, содержательнице дома на виа Триполи:
— Божественно, ничего не скажешь!
— Ну что? Вот мы все и слышали! — Молодые люди в шляпах и ярких галстуках трясли руки крестьянам и Галилео Белотти. А он только ругался в ответ:
— Бис, бис! Выдумали тоже! Какого беса дался вам этот бис!
Но люди не слушали друг друга. Адвокат Белотти, сопя, обращался то к своему другу аптекарю, то к сестре Артемизии:
— Разве я не говорил вам, что это самое лучшее место? И я первый его услышал — еще на репетиции!.. Синьора! — И он через перегородку расшаркался перед синьорой Мандолини. — Я мог бы заранее предсказать вам успех этого дуэта, потому что, говоря без лишней скромности…
Но она не слушала его, и адвокат стал искать глазами своего врага Камуцци. Ведь ложу, где сидела старуха Мандолини, он приберегал для Камуцци! Как же так получилось? Почему не было рядом с ним Камуцци, который хочет во всем видеть одно плохое?
«Сплошное надувательство — этот актер со своей любовью! Знаю я их!» — думала синьора Камуцци. А синьора Цампьери думала: «И все это сделала Нина! Моя Нинетта!»
— Выходите! Би-и-ис!
Влюбленные, все еще не разжимая объятий, вышли из домика. Капельмейстер уже опустил палочку. «Ну что ж, раз они так хотят! Придется нам всю ночь проторчать здесь. Я больше и пальцем не пошевельну, чтобы помешать этому».
Он взглядом спросил актеров и приступил к повторению последней сцены. Теперь в зале царила полная тишина. Многие потом даже хлопать забыли и только качали головой.
На этот раз было еще лучше. Даже не верится!
Примадонна и тенор кланялись, каждый в свою сторону, и их сомкнутые руки двигались от одного к другому, словно каждый из них отказывался от овации в пользу своего партнера. Затем, так же обнявшись, они вошли в дом.
В клубной ложе посмеивались:
— Покойной ночи!
Сцена опустела и только играл оркестр.
— Единственная возможность намекнуть
