хочет говорить. Сначала у него вырывались только какие-то невнятные звуки — мешало сердце, бившееся где-то у самого горла. Но постепенно хрипенье перешло в членораздельную речь.
— Наконец-то можно сказать, что мы свободны!
— Уррра!
Адвокат расшаркался перед галеркой, партером и ложами. После чего он упал в объятия Аквистапаче и, задыхаясь, объявил:
— Я счастлив, мой друг! Но и жаркую же пришлось выдержать баталию! А уж твоя жена хуже всех! Она чуть сюда не ворвалась, хорошо еще, что Корви самоотверженно отстоял ложи. Я устрою ему место при городских весах.
— Адвокат заткнет дону Таддео глотку! — шептала юная Амелия; на ее щеках горел неровный румянец.
— Да здравствует адвокат! — надрывалась галерка.
— Но ведь это слова Гарибальди! — возмущался городской секретарь Камуцци.
Услышав это, какой-то шутник в ложе клуба потребовал, чтобы сыграли «Гимн Гарибальди{37}». Это же требование, но уже всерьез, поддержал аптекарь Аквистапаче. Зная, что жена до него не доберется, он так кричал, что лицо его налилось кровью, а рядом отбивала себе ладони старая синьора Мандолини.
В партере кто-то зашикал, это был булочник Крепалини.
— Долой! — заорали с галерки.
— Меня — долой? — взревел булочник и угрожающе поднял к галерке свою бульдожью физиономию. — Я заплатил за шесть мест, больше, чем стоит ложа, а мне не дают слова сказать?
— Он прав, булочник прав, — заметил наверху слесарь Фантапие, обращаясь к своему собрату Скарпетта, и оба грозно огляделись по сторонам.
— Вы что, подзатыльника захотели? — Какой-то дюжий детина в блузе возчика двинулся на них, раскидав всех, кто стоял у него на дороге.
В оркестре портной Кьяралунци постучал валторной о рампу.
— Гимн!
— Однако вот он каков! — сказал барон Торрони синьоре Камуцци. — Такому смутьяну не следует давать работу.
— Галерка обвалится от их топота, — волновался коммерсант Манкафеде. — Смотрите, как бы все это не полетело на нас. Вот что натворил болван адвокат со своим дурацким гимном.
— Да, это никуда не годится. — И синьора Камуцци отодвинулась в тень. — Воображаю, как будет недоволен дон Таддео!
Рафаэлла, Тео и Лауретта прижали ко рту платки и тоже со страхом и неодобрением смотрели на то, как наверху и позади бушевал народ.
— Какой там еще гимн? Халды-балды! — кривлялся Галилео Белотти.
В оркестре цирюльник Ноноджи закричал петухом. Но тут на него налетела жена и, схватив за шиворот, тряхнула как следует.
— И тебе тоже захотелось гимна, безбожник ты!
Кругом смеялись. На галерке Феличетта и Помпония хлопали себя по ляжкам и визжали. Синьора Сальватори и трактирщица Маландрини показывали веерами на ложу Йоле Капитани. Все взоры обратились туда, и даже старуха Мандолини поднесла к глазам лорнетку.
— Адвокат у Йоле, — загоготали вокруг. — Значит, и в самом деле… А она-то, глядите, как воззрилась на него! Совсем голову потеряла, дурочка!
— Синьора, — сказал адвокат, — я пришел, чтобы сложить к вашим ногам то поклонение, которым почтил меня народ.
Докторша грациозно повернула шейку и покосилась на зрительный зал, ей и страшно и соблазнительно было стать центром внимания.
— Как жаль, что у меня нет пластыря, — проворковала она. — Я перевязала бы вам рану. У вас весь палец в крови.
Адвокат подхватил ее реплику и выступил вперед.
— Сограждане! — крикнул он и от напряжения поднялся на цыпочки. — Борьба за свободу нанесла нам свежие раны. Сейчас, по вашему желанию, зазвучит гимн, которым народ приветствовал героя борьбы за независимость всякий раз, как он…
— Что такое! Какой там еще гимн! — взвился Галилео Белотти.
— На что он мне сдался, твой гимн! — крикнул булочник Крепалини. — Мне ложу подавай! Зря, что ли, я уплатил за шестерых!
— Хорошо, что сказали, Крепалини! Надеюсь, я знаю свой долг! — откликнулся адвокат.
— Ничего ты не знаешь, шут гороховый!
Адвокат вздрогнул. Казалось, весь зал перешел на сторону его брата. Везде слышался смех и злорадное хихиканье; кто-то пронзительно свистнул… Мертвенно бледный адвокат беззвучно лепетал какие-то извинения и, быстро-быстро расшаркиваясь во все стороны, пятился в глубину ложи. Докторша с ужасом наблюдала это отступление, пока он, последний раз дрыгнув ножкой, не скрылся за дверью.
«Что, собственно, случилось? — спросил себя адвокат, очутившись один и вытирая вспотевший лоб. — Что на них напало? Только что они на руках меня носили… Кто же это мне вредит? А Йоле — ведь я уже считал ее своей! О насмешница судьба!»
Его качало и швыряло о стены узкого фойе. Каждую минуту могла открыться дверь, и тогда все стали бы свидетелями его слабости! Он бросился вниз по лестнице; с каким наслаждением он вырвался бы отсюда — но и там, на улице, поверженного ожидало только злобное любопытство. На цыпочках проскользнул он в коридор налево, крадучись, открыл дверь в свою ложу… Сестра его как раз говорила аптекарю:
— У нашего адвоката одни женщины на уме. Да будь он даже министром, они вертели бы им как вздумается, и это бы плохо кончилось. А вот и он! — Она встретила его с ворчливым восхищением. — Так тебе и надо, адвокат! Конечно, их зло взяло, когда они увидели тебя с хорошенькой дамочкой! Говорила я — доведут тебя женщины до беды!
Верный друг Аквистапаче сжал его руку, но адвокат, кряхтя, опустился на неосвещенный конец скамьи.
— Адвокат заткнет дону Таддео глотку! — сказал рядом восторженный голосок, и юная Амелия с обожанием посмотрела на дядю. Он рассеянно кивнул ей: так в тяжелую минуту человек рассеянно глядит на тихую воду, на нежно пахнущий цветок или какое-нибудь другое милое явление бессознательной природы.
— Чувства народа переменчивы, — изрек он. — Все великие люди испытали это на себе.
Над его головой послышались осторожные шаги: это вернулся к себе в ложу супрефект, синьор Фьорио. Горожане почтительно перешептывались: вот это настоящий государственный муж, как искусно устранился он от партийных раздоров. Галерка держалась другого мнения, здесь супрефекта называли трусом. Многие шикали, но вот раздался иронический возглас синьора Джоконди:
— А как же «Бедная Тоньетта»?
— Правда, куда они девали «Бедную Тоньетту?» — подхватила галерка, а из стоячих мест партера донесся голос Галилео Белотти:
— Довольно с нас этого шутовства!
— Маэстро! Маэстро!
Галерка топала.
— Половина десятого! Мы ждем целый час, — заявил коммерсант Манкафеде.
На другой стороне синьора Полли жаловалась:
— Эти актеры издеваются над нами.
Чтобы угодить супруге, Полли засвистел. Теперь свистели во всех концах зала.
— Даешь «Бедную Тоньетту»!
«Нужна мне ваша «Бедная Тоньетта»», — думали адвокат Белотти и отставная невеста Розина Джоконди.
— Маэстро! Маэстро!
И вдруг тот показался из дверцы под сценой.
Его встретили ироническими хлопками и криками «а-а-а!»
Он шел, сутулясь, не зная, куда деть руки, белый, как мел.
— Бедный молодой человек, — умилялись
