он. — Здесь у нас в Москве житуха хуже, чем в любой деревне. Короче сказать — хуже некуда.
Да, невеселым был рассказ брата. В Москве разруха, голод. Хлеба выдавали по пятьдесят граммов на день, да и то с перебоями.
Свирепствовал тиф. Наступала зима, а дров нет. Жгли заборы, мебель. А главное — устроиться на работу и думать нечего. На бирже труда — тысячи безработных. Фабрики и заводы стояли без сырья, без топлива…
Утром за скудным завтраком, состоявшим из остатков привезенной Павлом краюхи хлеба и вареной картошки, брат неожиданно сказал:
— Слушай, Павлик, а не податься ли тебе в Самару? Оттуда недавно чехов прогнали. Слышно, там с хлебом полегче. Да и работу найти можно. Из наших кое-кто туда недавно уехали.
— В Самару так в Самару, — махнул рукой Павел. — Мне все равно — лишь бы в деревню не возвращаться. Нечего там делать, да и совестно.
На том и порешили. Брат дал немного денег на дорогу, помог на вокзале втиснуться в переполненный вагон. Вот так, все с той же, но уже пустой котомкой, и оказался Павел в ноябре восемнадцатого неожиданно для себя в «хлебном» городе Самаре.
Здесь, можно сказать, повезло. Устроился не без помощи добрых людей в артель грузчиков и снял угол в домике на окраине у приветливой старушки, проводившей двух сынов в Красную Армию.
В артели — были в ней люди разных возрастов и национальностей, в основном русские, татары и башкиры — оказался самым младшим. Но силенка была, от других не отставал. Грузили в основном тот самый драгоценный хлеб — мешки с зерном и мукой — с гужевого транспорта в вагоны, на которых мелом или краской было написано: «Восточный фронт — Москве» или «Самара— Питеру!». В часы отдыха Павел читал своим неграмотным товарищам по их просьбе газеты. Случалось, и разъяснял прочитанное. Незаметно расширял и свой политический кругозор.
Газеты сообщали о революции в Германии, об аннулировании грабительского Брестского договора, о помощи трудящимся Украины, Белоруссии и Прибалтики в изгнании австро-немецких оккупантов. Под влиянием этих сообщений зрело убеждение, что и его, Павла, место в рядах тех, кто с оружием в руках сражается за власть Советов.
А вскоре это желание осуществилось. В марте девятнадцатого года Колчак, объявленный «верховным правителем России», начал наступление через Урал на Самару, стремясь прорваться к Волге. Партия выдвинула лозунг «Все на борьбу с Колчаком!». Добровольно вступил в ряды Самарского рабочего полка и молодой рабочий Павел Ротмистров. Правда, ему еще не хватало нескольких месяцев до восемнадцати (принимались добровольцы в возрасте от 18 до 40 лет), но обошлось, потому что с виду он был парень рослый, крепкий. Попал под начало отделенного командира Ивана Галкина — коренастого, с суровым скуластым лицом человека лет тридцати, бывшего солдата первой мировой войны. Обучение было недолгим. Получили обмундирование, позанимались строевой. Вскоре выдали винтовки, повели на стрельбище. Галкин толково объяснил, как надо заряжать винтовку и прицеливаться. Выдал по три патрона.
— Главное, точно взять на мушку, — поучал он. — И плавно нажать спусковой крючок. Понятно? Не дергать, а плавно нажать. Затаи дыхание и жми. Ясно?
Все было ясно, а стреляли молодые бойцы плохо. Огорчил Галкина и Павел — в мишени оказалась только одна пробоина. Надо бы поупражняться (раньше Павлу стрелять не доводилось), но до самой отправки на фронт больше на стрельбище не ходили — не хватало, видимо, патронов, производство которых в республике из-за разрухи резко сократилось.
На фронт питомцы Ивана Галкина попали в конце апреля 1919 года под Бугульмой. Первый бой… Человек, которому довелось быть солдатом, воевать, никогда не забудет, просто не в состоянии забыть, свой первый бой… Главный маршал бронетанковых войск частенько вспоминал потом этот бой в степи под Бугульмой, в котором он, говоря его же словами, «по неопытности натерпелся страху».
А в общем-то все было как обычно. Батальон Самарского рабочего полка, рассыпавшись в цепи, по плоской равнине двинулся к деревне, в которой окопались белые. Сначала шли шагом, а потом, когда противник открыл огонь, с криком «ура!» побежали вперед. Вместе с другими бежал и кричал во все горло и Павел Ротмистров. Свистели пули, где-то рвались снаряды, а он бежал, стараясь не отстать от своего отделенного командира. Но так ни разу и не выстрелил, ибо не видел противника. За это после боя Иван Галкин сделал ему соответствующее внушение, но не очень строгое, учитывая, что боец бежал-то все-таки вперед, а не назад.
В последующих боях на Восточном фронте Павел постепенно приобретал солдатские навыки, опыт, закалял волю и стал в конце концов, по словам Ивана Галкина, «полноценным бойцом». Галкин же и рекомендовал Павла на собрании в члены Коммунистической партии, когда проводилась партийная неделя. Сам он был беспартийным, но тогда прием в партию проводился на общем собрании с участием беспартийных красноармейцев, к мнению которых внимательно прислушивались. Слово такого авторитетного бойца, как Иван Галкин, решило дело. Павла дружно поддержали другие красноармейцы, и он в свои 18 лет стал членом партии большевиков.
В конце мая 1919 года его направили на Самарские военно-инженерные курсы. Но проучился он на них недолго: в августе, при подавлении кулацкого мятежа в районе Мелекеса, тяжело заболел малярией. Потребовалась перемена климата, отправили в отпуск по болезни на родину.
Безрадостным оказалось это недолгое пребывание в родном селе. Как раз в эти дни пришло известие, что в боях на Южном фронте погиб любимый брат Павла — Василий. На другой день умерла, не выдержав этого удара, тяжело болевшая мать Мария Андреевна. Смерть жены подорвала когда-то богатырские силы отца, он на глазах сдал, постарел, стал угрюм и молчалив.
Тяжело переживал эти потери и Павел. Но перемена климата, молодость, лечение народными средствами сделали свое дело — недуг отступил. Врачебная комиссия признала его годным к военной службе. Но на курсы в Самару не вернулся. Шла война с панской Польшей, Павла направили на Западный фронт, в 42-й этапный батальон 16-й армии. Однако принять участие в боях с белополяками ему не довелось. Во второй половине августа 1920 года в Минске начались мирные переговоры, и боевые действия прекратились.
Но для Павла Ротмистрова боевые испытания еще не кончились. В начале марта 1921 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Кронштадте.
