– Ого, – подбежала к ней счастливая Джина, – так ты, милочка, профи. Ты талант, я вообще такого никогда не видела.
А вот Бен, похоже, не был счастлив. Похоже, его мужское самолюбие было здорово задето, и теперь он играл серьезно, как мог. Он позабыл про жену, мячи летели только на Элизабет, с губ его слетела широкая, глуповатая улыбка, они сжались, взгляд тоже потерял добродушие, как недавно в машине, – его сменили сосредоточенность и целеустремленность.
Он действительно неплохо играл, этот Бен, закручивая мяч в разные стороны, был резок и агрессивен, да и двигался неплохо. Разве что слишком размашист и плохо читал игру, слишком долго подходил к мячу широкими, недостаточно выверенными шагами. К тому же через какие-нибудь полчаса он устал, майка повисла на нем тяжелой промокшей тряпкой, хотя на улице было не жарко. А все оттого, что слишком много усилий он вкладывал в каждый удар, хотел убить каждый мяч. Под конец Элизабет вообще выигрывала все подачи, не оставляя сопернику даже шанса. «Надо же, – удивилась она, – на вид такой сильный, а так быстро сдох. Впрочем, так, наверное, случается со всеми накачанными, большими мужчинами».
– Все, – остановился Бен и поднял руки вверх. – Сдаюсь, ты победила, пойдем отдохнем.
На скамейке он достал из кулера несколько бутылок с водой, открыл, протянул Элизабет, Джине, запрокинул голову, вылил в себя сразу половину. Видно было, что ему не хватает дыхания.
– Слушай, ты обалденно играешь, – наконец взглянул он на Элизабет. – Не просто хорошо, а отлично. Ты могла бы играть профессионально.
– Да-да, – согласилась с ним Джина, – мы часто ходим на теннисные соревнования, и если Бен говорит, значит, у тебя бы получилось, он разбирается.
– В любом случае тебе надо серьезно заняться теннисом. Там кучу денег платят, да и вообще…
– Да нет, – махнула рукой Элизабет, не в силах все же сдержать счастливую улыбку. – Я не хочу становиться теннисисткой. Я хочу быть актрисой. Я ведь играю в театре, – в школьном, правда, но все говорят, что я там лучшая. Говорят, у меня способности.
– Ну, это наверняка, – согласилась Джина. – Ты вообще талантливая, неординарная девочка.
– Да ладно тебе, Джина, – снова махнула рукой Элизабет и снова улыбнулась.
– Почему ладно? – не согласилась Джина. – Во-первых, ты красивая, а это уже талант. Не забывай, ты еще девочка, подросток, и можно только представить, какой красоткой ты станешь лет через пять.
– Это точно, – согласился с женой Бен. – У тебя классная фигура. И лицо тоже, особенно глаза. – Казалось, он полностью пришел в себя после игры, на его губах снова поселилась улыбка – не такая широкая, зубастая, как прежде, но все равно довольная, добродушная.
– А главное, ты чувственная, – продолжала Джина. – Ты наполнена чувственностью, ее в тебе столько, что она не помещается внутри тебя и проступает наружу. – Она замолчала, подумала. – Но одновременно ты еще и холодная. В глазах холод, в губах, в том, как ты их поджимаешь. А сочетание чувственности и холодности привлекает внимание. – Она снова подумала. – Оно не может оставить равнодушным. Теннис или кино, так или иначе, у тебя блестящее будущее.
– Это точно, – снова поддакнул Бен и полез в кулер за еще одной бутылкой. – Как же я все-таки взмок, – пробормотал он себе под нос.
– Слушай, Бен, а может, ее показать Киту? Думаю, он оценит.
– Кому-кому? – не поняла Элизабет.
– Ну конечно, надо показать, – кивнул Бен. – Наверняка Кит оценит.
– Кому? Кто такой Кит? – еще раз спросила Элизабет.
– Да это человек один, мы его так зовем: Кит. Он большой человек, от него много чего зависит в шоу-бизнесе. Он продюсер Бена, и вообще, если ему кто понравится, он того человека начинает двигать вверх до упора.
– Он в того человека начинает двигать до упора, – засмеялся Бен, но Джина перебила его с заметным раздражением:
– Ну зачем ты опять говоришь глупости? Уж кто-кто, а ты должен быть ему благодарен, Джастин сделал тебе карьеру. Это так Кита зовут, – объяснила она Элизабет. – Да и вообще он замечательный человек, добрый, мягкий, а то, что он любит мальчиков… – Джина развела руками… – так это бывает, особенно в шоу-бизнесе. – Но для нас с тобой, Лизи, это даже хорошо, нас он не домогается, для нас он скорее подружка. – Она засмеялась.
– Точно, – закивал Бен, – надо ее отвезти к Киту. Она ему понравится, он ее наверняка начнет двигать.
Они помолчали.
– А где он, этот ваш продюсер? – первой прервала паузу Элизабет.
– В Коннектикуте, – проговорила Джина. – Не так далеко отсюда, миль сто – сто пятьдесят, не больше.
– Да и вообще, тебе надо валить отсюда, из этой деревни. – Бен сделал еще один глоток из бутылки, и жидкости в ней резко поубавилось. – Чего здесь делать, в этой дыре? Подросла здесь, и хватит. Ту т главное – отвалить вовремя, а то и завянуть недолго. Тебе пора в большой город, где люди, где ты сможешь показать себя, где тебя есть кому оценить. Ты вон у Джинки спроси, как с ней было, она тебе расскажет.
Элизабет вопросительно посмотрела на Джину. Та охотно откликнулась:
– Я вообще-то из Оклахомы, из маленького городка типа этого, только победнее. – Джина замялась на секунду, и вдруг ее голос смягчился, звуки растянулись, округляя гласные, выпячивая характерный южный акцент, – она действительно сразу стала похожа на простую девушку из далекого оклахомского городка. Преображение было настолько легким, естественным, что Элизабет стало смешно. – Вообще-то я никому об этом не рассказываю, чтобы не испортить имидж, понимаешь, – только тебе. Еще каких-нибудь семь лет назад я была, как ты, не знала про себя ничего – ни кто я такая, ни что мне делать. Я и представить не могла, что все так сложится, что я стану такой, как сейчас. – Джина вернула голосу северный, привычный говор. – Ты скажешь, везение? Но я не соглашусь. Везение награждает только тех, кто его достоин. Везение, как говорит Кит, это тяжелая работа. Если бы я не уехала тогда из своего оклахомского захолустья, я бы и сейчас там хозяйничала на какой-нибудь пошлой кукурузной ферме. Да какая там ферма… Тебе сейчас сколько? – неожиданно спросила Джина.
– Пятнадцать. Вернее, скоро будет, через месяц, – призналась Элизабет.
– Самое время, – закивала головой Джина и заглянула подруге в глаза. Все же у нее был очень мягкий, живой, почти ощутимый взгляд. – Мне было ненамного больше, чем тебе, может быть, месяцев на пять – на шесть, когда я бросила все и смылась. Вот так, ничего даже с собой не взяла – у меня была припасена сотня баксов – оставила родителям записку, и… на автобусную остановку. Доехала до Нью-Йорка, там помыкалась первое время, официанткой поработала…
