плотно фиксировал сломанную руку, позволяя свободно жестикулировать другой.
― Не буду лгать и говорить, что не хочу, чтобы он ответил за содеянное. Это не то, о чем я беспокоюсь. Я беспокоюсь о том, что это сотворит с Джетро. Что, если он изменится? Что, если он не сможет забыть…
Жас наклонилась вперед, схватив меня за руку.
― Нила, заткнись. ― Она сжала мои пальцы, в ее глазах сверкала ярость. ― Это не зависит от тебя. Если Кайту необходимо это сделать ― если он верит, что у него есть силы сделать это, тогда это его вызов. Он ждал почти тридцать лет, чтобы пожать то, что посеял его отец. Ни ты, ни я, ни кто-либо другой не должны вмешиваться.
Я ненавидела, что она была права.
Я снова посмотрела в окно. Негодование и беспокойство выплеснулись наружу, подавив желание побежать за Джетро и остановить его. Моя любовь к нему вылетела в окно, устремившись к нему туда, где он находился.
― Я… ― Я опустила голову, пытаясь сформулировать, из-за чего на самом деле беспокоилась. ― Я люблю его, Жас. Я так чертовски сильно его люблю. Меня пугает мысль о том, что я только что заполучила его, а он может покинуть меня. Как я могу ему помочь, если он вернется сломленным? Как я могу собрать воедино будущее, которого так отчаянно хочу, если он будет помнить только смерть и агонию?
Жасмин притянула меня ближе, заставив сесть в кресло.
― Не мучай себя вопросами «что, если», Нила. ― Ее голос смягчился. ― Он справится, и я скажу тебе почему. Ты не знаешь, каково было жить здесь. Ты не знаешь, какие игры разума мы терпели и с какими невысказанными угрозами воспитывались.
Указав на свои парализованные ноги, она грустно улыбнулась.
― У меня есть ежедневное напоминание о том, каким было наше детство. И Джетро… каждый раз, когда он смотрит на меня, он тоже вспоминает. Я стараюсь скрывать свои мысли, когда он рядом, потому что не хочу, чтобы он знал, как сильно я мечтаю прогуляться. Как сильно скучаю по бегу, верховой езде и даже по роскоши покинуть поместье и пойти в магазин, чтобы просмотреть вещи на полках, которые находятся на уровне глаз, а не на недосягаемой высоте от инвалидного кресла.
Из-за неё моё сердце было разбито.
Я схватила её здоровой рукой, пытаясь поддержать так же, как ранее она меня.
Несмотря на все заверения Жасмин в том, что Джетро справится с последствиями того, что собирался сделать, я ей не поверила. Его сочувствие означало, что все, что он делал для себя, своей сестры, меня, рикошетом ударит по нему.
Я не могла представить, сколько сил это отнимет. Сколько смелости потребуется, чтобы сделать что-то, зная, что ты почувствуешь каждый дюйм.
― Знаю, что он должен это сделать, Жас. Я просто хотела бы… хотела бы быть там с ним. Чтобы он мог сосредоточиться на моих эмоциях. Чувствовал любовь, даже утопая в боли.
Джаз заправила волосы за ухо.
― Мой брат знает, что делает. Он вспомнит, как отгородиться от этого. Он не забудет, что чувствовал, когда Кат преподавал ему уроки.
Мое сердце замерло.
Что, если он забыл, как это блокировать?
Какая судьба лучше? Помнить или нет?
Я крепче сжала пальцы Жасмин.
― Пожалуйста, скажи, что он вернется.
Жас выпрямилась в кресле, поцеловав меня в щеку.
― Он вернется. И после этого все закончится.
― Для всех нас.
ГЛАВА 30
Джетро
— Думаешь, я действительно поверю, что ты сделаешь это? — сплюнув, спросил Кат, как только я вынул кляп у него изо рта. Казалось, он молчал слишком долго и теперь жаждал выговориться. — Да ладно, Джетро. Мы оба знаем, что ты не способен на это.
Я промолчал.
Оставив отца связанным, я направился к основной достопримечательности в этой комнате.
Ровно так же, как и гильотина, покоившаяся на почётном месте в бальном зале, данное пыточное устройство занимало центральное в этом. Аппарат покрывали грязные серые простыни, делая его ещё более не к месту. Он казался мне призраком прошлого. Реликтом.
— Джет, я всё ещё твой отец, — заёрзав на месте, воззвал ко мне Кат. — Всё ещё главный. Заканчивай разыгрывать этот спектакль и развяжи меня.
Я не ответил. Снова.
Чем дольше я сосредотачивался на том, что должен буду сделать, тем больше в памяти всплывали уроки детства.
Тишина пугает больше криков.
А спокойствие — больше, чем суета.
Ключ от кошмара в твоей безмятежности, собранности и, главное, в тонко сбалансированной грани, где жертва до последнего вздоха верит в благополучный исход и возможность искупления, и умирает с этой надеждой в сердце.
Он научил меня этому.
Мой отец.
Ещё он научил меня возводить вокруг себя стены и представать миру во всей своей невозмутимости и грозности, пока внутри всё горело и клокотало.
Сжав в кулаке материал, я сдёрнул его. Изъеденная молью ткань взметнулась в воздухе, мягкой волной опустившись на пол. Вокруг закружились сухие листья, перемешиваясь с мелкими частичками пыли, которая мгновенно забилась в лёгкие. Песок налетел в глаза и их защипало. Но мне было наплевать.
Как заворожённый, я уставился на орудие пыток моего детства, не смея отвести взгляд.
Это была дыба.
Пальцы дрогнули, когда я коснулся потёртого дерева, кожаных ремней, запачканных моей кровью, бороздок от каблуков моих ботинок. Я помнил.
— Нет!
— Прекрати ныть, Джетро.
— Папа, хватит. Я не сделал ничего плохого.
Кат не слушал.
— Сделал. — Оставляя синяки на моих лодыжках, он затягивал ремни. Я брыкался, прикладывая неимоверные усилия, чтобы скинуть путы и не допустить моего пленения, но толку не было. Так же, как и не было толку от моих попыток остановить его, когда он привязывал мои руки над
