будет справедливо, если ты узнаешь причину, по которой я кричал?
— Кому как не тебе знать, что я не наслаждался тем, что делал, — выкрикнул Кат. — Я пытался спасти тебя от тебя самого. Вы были моими детьми. Разве у меня не было права употреблять плоть и кровь свою, чтобы помочь первенцу?
— Слова употреблять и злоупотреблять имеют разные значения, — покачав головой, ответил я.
— Разные всего лишь в трёх буквах, — усмехнулся он в ответ.
Дышать было до боли тяжело, а бок горел. Я хотел покончить с этим. Я взял на себя обязательство заставить его заплатить. Полагаю, не стоит затягивать.
Хотелось поскорее закончить этот кошмар.
А ещё я хотел Нилу.
И хотел всё забыть.
— Это не важно. Ты поступал неправильно. — Шагнув к нему, я занёс дубинку над лицом отца. — Посмотри и расскажи, что чувствуешь? И не заставляй выколачивать из тебя ответы, Кат. Хоть раз в своей грёбаной жизни скажи правду.
Он дёрнул головой, пытаясь увернуться, прижав подбородок ближе к шее.
— Ты же знаешь меня, Джетро. Знаешь, что я люблю тебя.
— Ой, всё ложь. Попробуй ещё раз.
— Я не лгу, — оскалился он. — Я люблю тебя. Когда Нила вернулась в Лондон, и ты снова стал принимать лекарства, я был горд. Никогда не был так горд. Ты стал именно тем, кем, я уверен, и был всегда — смелым, способным, достойным моего наследия.
— Я всегда таким и был, отец. Даже будучи мальчишкой, всегда стремился показать и доказать тебе это.
Кат поёрзал в своих путах, заставив старое дерево скрипеть.
— Да, но всё перекрывала твоя особенность. Она делала тебя слабым, слишком восприимчивым. Мне нужен был кто-то сильный не только для того, чтобы защитить нашу империю, но и чтобы защитить твою будущую семью. Разве не правильно с моей стороны попытаться привить тебе навыки, способные помочь в борьбе со своей натурой?
— С моей натурой? — горько усмехнулся я. — Куда уж мне до тебя. Говоришь о навыках, попытках сделать из меня мужика, а сам искалечил дочь, морально подавлял сына и рвал на куски всех, кто любил бы тебя безоговорочно.
Кат хотел было возразить, и даже открыл рот, но не смог вымолвить и слова.
Он молча уставился на меня, и случилось то, чего я надеялся не произойдёт.
Его гнев иссяк, сменившись нервозностью от правоты моих слов. Он понял, что поступал неправильно. Что… он был плохим.
Стиснув зубы от ярости, я замахнулся.
— Нет, не смей так думать. Не после того, что ты натворил.
Дубинка, просвистев в воздухе, обрушилась на бедро моей жертвы с неимоверной силой. Казалось, от сокрушающего удара и сильнейшей отдачи ещё сильнее подскочила температура, а к горлу подступила тошнота.
Кат заорал, дёрнувшись в креплениях.
Мне было противно осознавать, что сейчас я находился, по сути, на его месте.
Его боль окатила меня с головой, угрожая лишить рассудка. Злоба внутри него сменилась страхом, и меня потянуло блевать. Захотелось порезать себя, чтобы сфокусироваться на своей боли, не на его. И удрать подальше.
Но я не мог.
Если хорошо постараться, я смогу отключиться. Смогу применить навыки, которым он и учил меня. Но не сегодня. Я должен прожить это, пропустить через себя. Вместе мы пойдём через страдания и очистимся от всех наших грехов.
— Больно, правда? — Я снова ударил, в этот раз по другому бедру. Ткань джинс слегка смягчила касание, но, судя по крику, разнёсшемуся по сараю, не на много.
Горьким привкусом ненависти к себе наполнилась слюна. И как бы ни было, я не мог наслаждаться болью отца. Не мог наслаждаться властью, даже скормив ему его собственную пилюлю, и, наконец, показав ему, каким ужасным учителем он был.
Кат прерывисто задышал, пытаясь справиться с болью. Я бил аккуратно, но больно, так, чтобы не сломать кости.
Обойдя стол, я погладил дубинку. Тяжёлая чёрная резина выглядела угрожающе. Спасения не будет.
— Как ты сказал мне однажды? Я могу кричать сколько угодно, и никто нас не услышит?..
Наши взгляды встретились. На его лбу проступили капли пота, а колени тряслись от адреналина, пока он тщетно пытался бороться с ремнями на руках.
— Отвечай, — потребовал я, ударив его в грудь, а конец дубинки с идеально точностью обрушился на нижнюю часть живота.
— Ах, блядь! — заорал Кат, рефлекторно пытаясь свернуться в защитную позу эмбриона. Спрятаться. Малейшее проявление отцом стыда, или сожаления о содеянном в прошлом, потонуло в жажде освобождения.
Ну, с этим-то я смогу правиться. Ощущение чужой боли было моим постоянным спутником всю мою жизнь, своего рода побочка моей особенности. Я так и не привык к этому чувству. Однако, находясь в комнате с умирающим, или смертельно раненым, я, в конце концов, цепенел, а потом впадал в ступор от их страданий.
То же самое произойдёт, если я продолжу с отцом.
Мне нужно закончить начатое до того, как я потеряю рассудок.
Кат ещё не достаточно заплатил. Ещё не усвоил свой урок.
А я переживал времена и похуже.
Выдержу и ещё парочку наказаний.
Засунув дубинку за пояс, я обошёл вокруг стола.
Кат охнул, его глаза слезились, но он, не отрывая взгляда, следил за мной.
— Что ты хочешь от меня услышать, Джет? Что мне жаль? Что я глубоко сожалею о содеянном и прошу у тебя прощения?
Я потянулся к рычагу, которым Кат так часто пользовался, и он напрягся.
— Слушай, мне жаль, понятно? — Слова сами полились из него. — Жаль, что требовал от тебя так много, хотя тебе и так было нелегко. Жаль, что обижал Жасмин. Жаль, что так поступал с Нилой. Блядь, Джет, мне жаль.
— Не достаточно. — Ухватившись за отполированную временем и пропитанную потом деревяшку, я пробормотал: — Думаю, можно ещё постараться.
Рычаг поддался с усилием. Шестерни с лязганьем провернулись, наполнив помещение жутким звуком — словно раскрыв ворота ада, которые стонали и гудели, застоявшись после стольких лет.
— Погоди! —
