— Ну давай, выходи!
Радист продолжал гнать свои послания и искать свободной рукой новые пластинки.
— Да выходи же, ты, идиот!
Правая рука «идиота» продолжала отстукивать радиограммы, а левая шарила под столом в поисках пластинок. Тайхман сорвал с радиста наушники, и он, повалившись вперед, стукнулся лбом о передатчик. Тайхман притащил его в центральный пост и уложил на палубу вместе с остальными. Когда Тайхман отошел от него, радист принялся стучать по палубе костяшками пальцев правой руки. Он выстукивал только буквы К и R, и ничего больше. Моряки отодвинулись от него как от прокаженного. Все молчали.
Помощник механика по-прежнему неподвижно стоял рядом с главным клапаном продувки балластных цистерн. Он держал руки на вентиле и ждал команды продуть балластные цистерны. Командир и старший квартирмейстер тоже стояли не шевелясь. Тайхману это напомнило картину, которую он видел ребенком на праздничном вечере. Дамы и господа на ней стояли неподвижно, но в намеренно театральных позах.
Единственный звук исходил от радиста, но его постукивание действовало всем на нервы. Тайхман увидел, как матросы пинали его ногами, но радист продолжал стучать.
— Эй, ты, — обратился Тайхман к помощнику механика, — чего торчишь там, у этого вентиля?
— Господин Тайхман, — произнес командир, — вы всегда так шумите?
Отпустив вентиль, помощник механика присел на корточки, словно маленькая девочка на бордюрный камень, а затем уселся на пол там же, где стоял. «Еще один свихнулся», — подумал Тайхман. Три или четыре раза у него вырывался смешок — короткий, сухой и неестественно громкий.
— В чем дело? — спросил командир, повернувшись и взглянув на Тайхмана. — С вами все в порядке?
— Я чувствую себя прекрасно, — ответил Тайхман, но ему захотелось провалиться сквозь пол.
Все снова затихло. Постукиваний радиста больше не было слышно, — ему подсунули под руку кожаный плащ. Пинки тоже прекратились.
То, что делал командир на столике с картами, было видно только старшему квартирмейстеру, а он молчал. Он держал фонарь так, чтобы свет падал лишь на командира; его собственное лицо скрывала тьма, как и у всех на борту. Большинство моряков собралось в центральном посту; они сидели на полу, ничего не делая, и, как это ни странно, казались вполне довольными. Они не сводили взгляда со спины командира.
Тайхман поискал глазами инженера-механика. Но он остался в дизельном отсеке вместе со своим бракованным распределительным валом. Погиб прекрасный, хотя и невзрачный с виду мужик. Тайхман тут же забыл о нем и взглянул на остальных. Он поражался, как они могут дышать так беззвучно; ему казалось, что сам он сопит ужасно громко, словно каждый его вдох — последний. Однако умирающим себя он не чувствовал — хотя и представить себе не мог, как им удастся выпутаться из этой передряги.
Он стал дышать равномерно, и его мозг заработал: «Во-первых, лодка лежит на дне; во-вторых, всплыть она не может; в-третьих, ты заперт изнутри». Больше его мозг ничего не мог ему сообщить.
Никто не нарушал молчания. И теперь, когда жизнь вокруг, казалось, уже не существует, они обнаружили, что больше не испытывают страха. Они посмотрели друг другу в лицо и поняли, что знают сейчас друг о друге больше, чем узнали за все эти годы, воюя бок о бок. Теперь война была для них позади. Они лежали на дне моря, там, куда сами отправили так много вражеских кораблей, там, где рано или поздно находят конец все корабли. Их товарищи были мертвы, а ведь они тоже пришли сюда живыми.
Никогда еще они не испытывали так мало страха. Их мозг и тела привыкли к нему, как привыкает человек к работе. Не могло быть более легкой, тихой и приятной смерти, чем эта. В такой смерти было что-то прекрасное, почти роскошное. Они знали, какой злой может быть смерть, с какой утонченной жестокостью наносит она свои удары, раздавая их всем подряд безо всякой справедливости, а сейчас она была такой мягкой. Они давно уже знали, что главное на войне — не сама смерть, а то, какой она будет. Они не видели причин жаловаться, зная, что когда-нибудь она придет; нетрудно было предсказать, когда это произойдет, и они втайне уже сделали это. И та смерть, которая их ждала, казалась им совершенно естественной. И даже бездонное молчание вокруг успокаивало. Никаких глубинных бомб, война окончена, они заключили свой мир. Вот какие чувства наполняли моряков, когда командир вдруг произнес:
— Подготовиться к выходу на берег.
Это было сказано тем же тоном, каким он сотни раз отдавал команду «подготовиться к всплытию». Но моряки сжались, как будто он занес над ними дубинку.
— Все очень просто. У нас масса времени, и спешить нам некуда. У нас много дыхательных аппаратов Деггера, поэтому все очень просто. Если у кого-то есть вопросы, спрашивайте. Я объясню. Кстати, глубина совсем небольшая…
Но моряки не слушали его. Они не могли ничего понять. Пялились на командира, словно дети, сбитые с толку новой непонятной смешной историей, а он говорил как раз таким тоном, каким рассказывают смешные истории. Лютке держал раненую руку в кармане брюк и изо всех сил старался говорить дружески и ободряюще. Старший квартирмейстер освещал его фонариком.
Командир замолчал. Он понял, что его не понимают, и выражение его лица изменилось. Губы сжались в полоску, а глаза превратились в узкие щелочки. Тайхман ожидал вспышки ярости.
Но командир молча повернулся к столику с картами. Он отвязал шнурок карандаша от стола, а затем от самого карандаша. Моряки наблюдали за его действиями.
Командир поднялся в рубку. Все услышали, как он отдраил крышку люка, как щелкнула защелка. Затем он спустился вниз и скомандовал:
— Подготовить дыхательные аппараты. Петерсен, будьте готовы затопить третий торпедный аппарат.
Моряки подскочили, как будто сидели на горячей сковородке. Тайхман с презрением посмотрел на них, но в следующую минуту и сам испугался того, что должно было произойти. В школе подводников им говорили о том, как можно спастись с затонувшей подлодки. Их обучали, как надо покидать ее на большой глубине, но тогда глубина не превышала 20 саженей.
— Вы поняли меня, Петерсен?
Старпом подошел к командиру, но не сказал ничего.
— Вы поняли меня?
Старпом теперь стоял прямо перед Лютке. Он не произносил ни звука, только мотал головой и указывал на свое горло. Когда он приоткрыл рот, стало видно, что у него нет передних зубов, и командир кивнул. Он понял, что старпом не мог говорить.
Всего в живых остался двадцать один моряк. Командир сказал, что им не придется долго плыть, они находятся на пути следования кораблей флотилии и эскортных кораблей; возможно, они даже смогут увидеть невооруженным глазом остров Ре, ведь их лодка совсем немного не дошла до входа в гавань.
На этот раз они слушали. А после того как Лютке объяснил им, как, несмотря на высокое давление, можно открыть рубочный люк, они решили, что уход с лодки был довольно простым делом, даже на такой глубине. Подводники сходили за своими дыхательными аппаратами и вернулись в центральный пост.
Командир разделил их на три группы по семь человек в каждой. Первую группу возглавлял Тайхман, поскольку старпом частично вышел из строя, вторую — старший квартирмейстер, и третью — он сам. Он приказал каждому моряку съесть по банке персиков. Несколько человек подчинились. Они ели, потому что им приказали; персики были сочными и мясистыми, но их с трудом удавалось проглотить. Старпом и радист не прикоснулись к еде. Некоторые просто выливали содержимое банок на пол. Они не были голодны и не видели смысла есть эти персики.
С радистом ничего нельзя было поделать. Он не мог удержать во рту загубник дыхательного аппарата, и было проще застрелить его, чем позволить плавать наверху с разорванными легкими.
И командир сделал это, пока остальные поедали свои персики. Он сделал это настолько искусно, что никто поначалу и не заметил. Но позже, когда начался этот кошмарный выход, они позавидовали его легкому концу.
В 8:00 приступили к затоплению внутренних помещений.
Тайхман в одиночку прошел в носовой торпедный отсек. Колеблясь, он немного постоял впотьмах, как бы продумывая в последний раз все свои действия от начала до конца. Он посмотрел на аппараты, через которые вода польется в лодку, и вдруг осознал, что начинает процесс, который нельзя будет повернуть вспять. Затем он посмотрел назад в центральный пост. Несколько его сослуживцев, подсвеченные фонариком, искали его глазами, но в темноте торпедного отсека не могли найти.
Он повернул вентиль, открывающий внешнюю крышку аппарата номер три, затем подал в аппарат сжатый воздух и произвел пуск торпеды. Тайхман слышал, как торпеда подпрыгивает по дну, и дождался, пока все не успокоится. Затем он закрыл внешнюю крышку, открыл затвор и извлек поршень из аппарата. Из соображений безопасности аппарат был сконструирован так, что внешняя крышка не откроется, пока открыт затвор. Он закрыл затвор, приоткрыл внешнюю крышку и быстро открыл затвор. Вода хлынула внутрь со свистом, какой издает пар, затем звук снизился до давящего на уши рычания. Тайхману показалось, что вода только и ждала, чтобы ворваться внутрь и утопить их. Он бегом вернулся в центральный пост. Командир с фонариком в руках стоял подле водонепроницаемой двери.
