О «девиациях» своих он почти не вспоминал, тратил деньги на участие в различных археологических проектах и проводил много времени в разъездах. Благо с делами фирмы вполне справлялись и без него.
А потом на него обрушилась новая «девиация». Пожалуй, самая необычная и непонятная.
Эта «девиация» не зависела от его желания и проявлялась, без какой-либо угадываемой периодичности, по утрам, во время пробуждения, когда левой ногой еще находишься во сне, а правой уже шагнул в мир реальности. Пола посещали какие-то образы, и роились в голове обрывки каких-то неясных мыслей — не его мыслей… Они просто не могли быть его мыслями! Все это было настолько странным, что он даже несколько раз намеревался обратиться к психиатру, — но где-то внутри возникал вдруг запертый турникет, не позволявший Полу посвящать кого-либо в свои глюки.
Виделись ему какие-то пустоты в неизвестно где находившейся каменной толще. Даже не пустоты, а нечто иное, не поддававшееся идентификации, ускользавшее от осознания, как ускользает из руки кусок мыла, который ты уронил в наполненную водой ванну и пытаешься выудить оттуда. Там, несомненно, что-то было… и кто-то был… Но что? Кто? Метались, метались стаей перепуганных птиц лоскутки чужих непрошеных мыслей, словно ему настойчиво пытались что-то растолковать, пытались добиться от него понимания…
Лишь через несколько месяцев, заполненных этой назойливой утренней накачкой, кусочки мозаики стали складываться в отдаленное подобие хоть какого-то узора. И этого хватило для того, чтобы одним ранним апрельским утром Доусон ощутил себя торпедой в момент соприкосновения с бортом вражеского корабля.
— Описать это просто невозможно, — сказал он Батлеру, который давно забыл о том, в каком пространстве и времени находится. — Я так толком ничего и не знаю, и не понимаю… Хотя какие-то отдельные представления — возможно, не очень точные или совсем неточные представления — у меня, пожалуй, сформировались. Знаете, как бродишь в тумане: вот вроде бы дерево, а вот — куст или другое дерево. Кажется, всего лишь два деревца посреди пустыря, — а там на самом деле целый лес…
— Слепцы ощупывают слона, — задумчиво произнес Алекс. — Один взялся за хвост и сделал вывод, что слон похож на веревку, другой потрогал ногу и решил, что слон — это колонна.
— Нет, не так, — не согласился Доусон. — Этого своего слона я, пожалуй, в целом представляю, только он совершенно расплывчатый. Не могу притронуться ни к хвосту, ни к ноге — вижу его издалека. Понимаю, что сам себе противоречу, но тут все так запутано… Но в общем… Какая-то схема есть… Думаю, что есть… Только не спешите звонить в ассоциацию психиатров.
— Я мог бы сделать это гораздо раньше, — заметил Батлер. — Теперь уже поздно. Вы меня заразили, и я вам верю. Давайте, выкладывайте дальше.
— А дальше пойдет даже не фантастика, а фантасмагория какая-то, — медленно, будто сомневаясь в собственных словах, произнес Доусон. — Видите ли, мистер Батлер, я в конце концов убедился, что весь этот поток… эта трансляция… весь этот ворох образов, мыслей… — Он сделал паузу и, понизив голос, закончил: — Идет с Марса. С планеты Марс.
Алекс Батлер невольно дернулся и ногой зацепил столик.
— С чего вы взяли, что именно с Марса? — глухо спросил он.
— Мне показывали вас… там, на Марсе. Вас, эту женщину, Флоренс Рок… Инженера… Пилота… Я видел ваш модуль — «консервную банку»… Золотые плитки… Через вас, как бы вашими глазами. — Доусон несколько виновато усмехнулся. — Вынужден был нарушить собственное табу и залезть в ваши головы, чтобы уяснить, что к чему… Они ведь неспроста мне показывали, они же чего-то добивались… А потом — как отрезало.
— Они — это кто?
Доусон осторожно пожал плечами, словно боялся, что это движение может причинить ему боль:
— Даже и не знаю, как сказать… Те, кто на Марсе. Кто-то на Марсе. Или — что-то…
Батлер высвободился из кожаных объятий кресла и, переместившись на самый край сиденья, подался к Доусону:
— А можно подробнее? Более конкретно? Кто? Что?
— Попробую. Хотя насколько верны мои представления, судить не берусь.
То, о чем поведал далее Доусон, действительно казалось фантастикой, но фантастикой, кажется, не являлось. Потому что сидящий напротив Батлера мужчина с самым обычным, ничем непримечательным лицом процитировал то, что сказал ареолог Алекс Батлер нанотехнологу Флоренс Рок, когда они вдвоем ехали на вездеходе к кидонийскому Сфинксу. «Как-то раз по Марсу шел — и дракона я нашел»… Или же Доусон только что выудил эти давно забытые им, Алексом Батлером, слова из его же, Алекса Батлера головы? Ведь даже если человек забывает что-то, это забытое никуда не исчезает из его памяти — просто оседает на дне и затягивается илом…
Из сбивчивого, довольно косноязычного последующего монолога Доусона все-таки постепенно вырисовалась некая картина. Точнее, фрагменты картины, смахивающей на творения абстракционистов или каких-нибудь приверженцев дадаизма.
И вот какая в итоге получилась муть, подобная то ли поделкам Голливуда, то ли фантастическим романам.
Некие сущности, которые находятся на Марсе, внутри кидонийского Сфинкса, каким-то образом смогли войти в контакт с обладающим некоторыми нестандартными способностями землянином Полом Доусоном, установить этакую пси-связь. Цель контакта — если она была — оставалась непонятной. Они не являли свой облик — опять же, если у них был какой-то определенный облик — внутреннему взору реципиента, Доусон просто как бы ощущал их присутствие внутри Сфинкса. И то ли внушили ему, то ли он сам пришел к убеждению, что сущности эти — не живые и не мертвые в человеческом понимании, они — какая-то особая форма бытия. Не механизмы, не животные, не гуманоиды, не какие-нибудь мыслящие медузы. Нечто иное, чему нет аналогий среди понятий, заложенных в мышлении homo sapiens.
Эти сущности (Доусон, не придумав ничего более оригинального, называл их просто «марсианами») были как бы тенями, слабыми отражениями, отзвуком шагов каких-то еще более иных, если возможно такое определение. Во всяком случае, так представлялось Доусону. Этих «еще-более-иных» на Марсе уже не было, а «марсиане» — были.
— Прислуга, — неуверенно сказал Доусон. — Мне почему-то представляется домашняя прислуга. Убрать, помыть, сходить за чипсами… Что-то в этом роде…
Прислуга осталась в одиночестве в покинутом хозяевами доме. Хозяева ушли — и дом постепенно приходил в упадок. Прислуга толком не знала, как работают всякие домовые устройства и что вообще происходит в разных его частях — так кофемолка ведать не ведает о том, что творится в ванной, так садовник понятия не имеет о разбившейся в спальне вазе. Что-то удавалось поддерживать в нормальном состоянии, что-то — нет. Прислуга бродила по опустевшим комнатам, пыталась воспроизводить действия хозяев — и кое-что у нее получалось. Дом продолжал жить, хотя нынешнее его существование было всего лишь слабым подобием прежнего великолепия…
Через несколько месяцев содержание пси-передач изменилось. Теперь Доусон словно стал незримым участником Первой марсианской экспедиции. Связь была односторонней, он не мог сообщить астронавтам о своем присутствии, но видел все происходящее то глазами Батлера, то Флоренс, то Каталински, то пилота и без труда проникал в их мысли. Он не злоупотреблял возможностью копаться в чужих головах и делал это только для того, чтобы выяснить для себя цели экспедиции, о которой знал весьма ограниченный круг людей.
Дабы окончательно убедиться в том, что эти пси-сеансы не плод его воображения, Доусон «прозондировал» сотрудников НАСА, информацию о которых выудил из сознания «аргонавтов».
— Я не имею ни малейшего представления о том, как это у меня получается, — ответил он на вопрос Батлера. — Вы ведь вряд ли сможете объяснить, как вы дышите, какие именно процессы при этом происходят. Просто дышите — и все. Захотелось вам прочитать газету — вы берете и читаете. Вот так и я…
Не раз и не два Доусон задавался вопросом: зачем все это? Может быть, марсиане ошиблись с адресатом, может быть, их послания предназначены вовсе не ему? Что он мог сделать, кроме того как просто принимать к сведению всю эту информацию?
Увидеть глазами «аргонавтов» внутренние лабиринты Сфинкса Доусону не дали — никаких «картинок» он не воспринимал. Зато по тому же неведомому каналу узнал, что время внутри кидонийского колосса течет по-разному. Еще он узнал о том, что Маклайн применял оружие, и что все «аргонавты» живы. Теперь уже влезть в их головы ему не удавалось, — но Доусону словно бы внушали такую мысль.
А дальше случился совершенно неожиданный кульбит. Как будто фокусник вытащил за уши кролика из, казалось бы, пустого цилиндра. Как будто пока ты, моргая, на мгновение закрыл глаза, на пустыре перед тобой воздвигся дворец с колоннами, арками и резными башенками. Прямо средь бела дня в сознание Пола Доусона воткнули некий информационный блок — ящик с немногими, вполне определенными, точно разложенными по своим местам предметами. Это были не обрывки, не отдельные капли, не кусочки пазла — это была четкая информация.
