Тилвас Талвани остановился перед старым зеркалом в замковом фойе. Он сжал медальон двуглавого ворона. Он посмотрел своему отражению – мне – в глаза.
– Пришло время тебе поработать, пэйярту.
То, как он сказал это, заставило меня зауважать своего ferkhen, которого прежде я считал лишь телом.
Мы отправились в кедровую рощу возле бегущей воды, на скале неподалеку от замка – в таких местах, Тилвас знал это, мощь пэйярту возрастает. Там Тилвас Талвани попробовал использовать мою силу, чтобы вернуть семью с Той Стороны. Деревья ломались и гнулись. Тучи нахлынули с моря, топя Шэрхенмисту в густой черноте. Со скалы вниз срывались камни, фамильный замок стонал, одна из башен обрушилась.
Ничего не вышло. Это вне человеческих сил, вне сил рёхха – вернуть погибших.
Талвани упал на камень, он рыдал, сотрясаясь, и дождь тугой серой стеной скрывал колдуна от мира.
Но пусть Тилвасу не удалось возродить мертвых, он сумел тогда сделать кое-что другое. Он достучался до меня. Ему было так плохо, что я, живущий в нем, будто перерождался внутри этой боли.
Тогда, на скале, Тилвас вдруг с острой ясностью понял, что люди – это действительно самое важное. Важнее дара.
А я понял, что важность людей – это не власть над ними. Не игры. Не обладание.
Важно совсем другое. Это и те, кого ты любишь.
И кого у Тилваса Талвани теперь не было. И тем более не было у меня, Белого Лиса, сколько бы веков я ни жил на земле.
Вот в тот момент мы объединились по-настоящему.
Наши личности и желания, хотя физически часть меня оставалась в медальоне, а моя память по большей части была скрыта от смертного юноши.
Одиночество сдавило меня на той скале, как тиски. Прошли долгие часы перед тем, как я наконец поднялся с камня. И тогда я почувствовал что-то странное, какую-то слабость и ужас. Я взял свой амулет двуглавого ворона и увидел, что на его внутренней стороне появилось серое пятнышко…
Бум.
Бум.
Бум.
Что-то билось в моей голове, какое-то старое знание, будто магическая книга в волшебной клетке. Я подошел к бегущей воде и, глядя в свое отражение, вдруг осознал – я не должен был колдовать, пока мы с пэйярту не разберемся с амулетом. Я совершил огромную ошибку. Для той части меня, что спрятана в медальоне, будто перевернулись песочные часы. Посыпалось время. Стал слышен шорох, похожий на тихий, с ума сводящий шепот мёртвых из-подо льда. Я знал, что, когда время кончится, мы оба умрем. Надо было что-то делать.
Только тогда у меня появилась цель избавиться от медальона. Я продал замок. Стал учиться артефакторству. Продолжил играть роль щеголя для всех вокруг, а сам погрузился в науку.
И, конечно, это было хорошим вектором движения.
Но беда в том, Джеремия Барк, что тот свет, то простое и ясное озарение, засиявшее во мне – в нас с Тилвасом – на скале у Крыла Заката, я потушил.
Я хочу, чтобы ты зажгла его вновь.
* * *
– Это все, – сказал пэйярту.
Тень рёхха была такой огромной, что на стене подвала умещался лишь контур оскаленной морды. Я стояла внутри схемы-плетения, обняв себя за плечи. Энергетические нити уже потрескивали и иногда мигали – мы держали их слишком долго, куда дольше, чем планировалось. Тилвас в центре рисунка не шевелился. Я боялась, что, независимо от моих слов, может оказаться слишком поздно.
Талвани слишком долгое время пробыл без рёхха. Возможно, он уже мертв, и тогда все было зря, и тогда рассказ лиса о ценностях скорее походил на издевку, чем на откровение, пробившее белую шкуру древнего духа.
Пэйярту наклонил голову набок и сказал еще раз:
– Зажги свет, Джеремия. Хотя бы в себе.
В этот раз интонации лиса были похожи на тон Тилваса. И не успела я ответить, как пэйярту вдруг прыгнул вперед, на меня.
Огромная белая тень, в прыжке еще выросшая в размерах. Кружево энергетических нитей затрещало и стало рваться, шипеть, распадаясь тут и там, давно потухшие свечи вспыхнули ярким рыжим пламенем, взметнувшимся до потолка. Вновь раздалось настойчивое, громкое щелканье из артефакта Объединения, теперь оно становилось громче и громче до тех пор, пока весь мир не растворился в этом звуке, пугающе похожем на клацанье зубов.
«Он хочет нас убить», – пронеслась у меня в голове дикая мысль при виде распахнутой пасти пэйярту, в которой были сплошь звезды и мерцающие галактики, и я, стиснув зубы, отпрыгнула спиной назад, пытаясь загородить собой Тилваса, но Белый Лис пролетел сквозь меня, бесплотный и неощутимый.
Все погасло: схема, свечи, глаза рёхха.
В полной темноте я грохнулась на пол и какое-то время сидела, тяжело дыша, не понимая, что теперь. С минуту ничего не происходило, а потом я вдруг осознала, что слышу не только свое дыхание. Я замерла, настороженно прислушиваясь.
– Джерри? – после паузы раздался тихий, слегка ошарашенный голос Тилваса. – Это ты?
– Это я. – Я мгновенно натянула свою маску серьезности. – Кажется, все получилось.
Снова пауза. Сосредоточенная. Будто кто-то старательно проверяет целостность всех систем. Будто кто-то не уверен, на каком он свете, и в какой комплектации, и вообще – кто он. И что. И зачем. И когда. И как с этим жить. И стоит ли.
А потом наконец на выдохе:
– Получилось. Джерри… Спасибо.
Тепло, с которым было сказано последнее слово, чуть ли не заставило меня расплакаться, почувствовать себя совершенно сентиментальной дурой.
А затем в черноте подвала внезапно зажглись два оранжевых глаза, и вместо слез я выругалась от неожиданности.
– О? – В голосе Талвани слышалось приятное удивление. – Кажется, теперь я идеально вижу в темноте.
И обладатель оранжевых глаз устремился в мою сторону.
38
Затишье
Aetate fruere, mobili cursu fugit.
«Наслаждайся жизнью, она так быстротечна».
По плану Галаса и Мокки должны были вернуться в Убежище ровно к пяти утра. Галаса пришла за час до этого, Мокки – за полчаса. Толстая входная дверь и глухая стена здания, выходящая в переулок, не давали им ни единой подсказки о том, что творится внутри. Идет ли еще ритуал? Закончился? Жив ли Талвани?
Вор и целительница молча стояли у двери в тайный дом Скользких, не глядя друг на друга. Мокки туго сплел руки на груди и нервно притоптывал ногой по земле. Галаса присела на краешек огромной глиняной кадки с
