нашим поискам, а попасться накануне главного действия было бы слишком глупо. Так что мы устроили стоянку на лоне природы, в прибрежном сосновом лесу, примыкающем к скалам.
Это было очень красивое место.
На вулканическом пляже росли вековые сосны-гиганты. Они стояли редко – им всем требовалось много места для жизни, для всего того опыта, корней и воспоминаний, что хранило каждое дерево. Между соснами торчали длинные, тонкие скалы, похожие на пальцы мертвецов. Они были такими же черными, как песок под ногами. В нем копошились морские черепахи, чахли редкие колючие кустарники с зелеными, пока неспелыми ягодами оранжевики.
Черный и темно-зеленый – всего два цвета раскатывались на несколько миль прибрежной полосы, до самого порта. Здесь удивительно легко дышалось, в этом просторном и странном лесу. Смотря наверх, ты видел игольчатые ветви деревьев. Смотря вниз – свои поразительно белые ноги на фоне шишек, камней и пепельных песков. Смотря прямо – темное море на горизонте.
Вчетвером мы долго сидели вокруг костра. Он потрескивал, да так успокивающе, что казалось, мы просто выбрались на природу. Меня радовало, что здесь нас ждет целых две ночи.
Возможно, последние две в нашей жизни.
Мне было страшно ехать к горфусу. Я хотела этого. Очень хотела покончить со всем этим. Но я боялась, и мой страх заставлял меня делать две вещи сразу: буквально деревенеть при любом взгляде в сторону порта и тревожно огрызаться на любые просьбы, и одновременно чувствовать величайшую ценность каждого спокойного момента. По моей душе разливалось тепло всякий раз, когда я обращала внимание на крохотные мирные детали – а я следила за ними, как коршун, в эти два дня.
Ведь никто не любит жизнь так, как приговоренный, стоящий на эшафоте.
Мне нравилось то, какими зелеными становились кончики пальцев у Галасы Дарети, когда она приходила в лагерь, собрав пучок целебных трав. Как Тилвас, жаря над костром мясо, рассказывал какую-нибудь историю, изящно балансирующую между жанрами ужасов и анекдотов, и, смеясь, расслабленно закидывал голову назад, а в его серых глазах так и плясали лукавые искорки. Как нахохлившийся Мокки возвращался с охоты, закинув за плечо тушки фазанов, и уже издалека начинал костерить нас по какому-нибудь совершенно дурацкому поводу, делая это так виртуозно, что мы заслушивались.
Я смотрела на Мокки с Тилвасом и думала о наших странных отношениях. Я не знала, куда они нас заведут и сколько продлятся, но сейчас я была счастлива в них. И одновременно подозревала, что значительная часть общества, узнай она о нас, попробовала бы нас линчевать за такие эксперименты.
Жаль, что и в наши дни столь немногие (каких бы они сами ни придерживались взглядов, строгих или свободных, ведь огребают и те, и эти) готовы позволить другим отличаться. Готовы признать чужую правду не угрожающей им самим. Позволить каждому приобрести свой опыт. Прожить свою жизнь.
Как по мне: было бы лучше, если бы все мы чаще думали о том, за что мы выступаем, а не против чего.
Мне вспомнился наш квест в замке Льовезов. Тилвас сказал тогда, что тоже не любит свадьбы, и утром, пока мы брели сквозь лес и мне было очень худо от яда цавраску, я спросила почему – пыталась отвлечься от собственного плачевного состояния.
– Как и ты, Джерри, я не люблю момент принесения клятвы, – артефактор пожал плечами. – Я ненавижу ложь.
– Почему обязательно ложь?
– Потому что никто не может гарантировать, что будет любить другого человека всю жизнь. Обязательства – это одно. Чувство – другое. Бесчеловечно и глупо смешивать их в одном обряде.
Мокки шуровал где-то далеко впереди, выискивая нам лучший путь, а мы с Тилвасом брели еле-еле из-за моего дурацкого самочувствия.
Я усмехнулась.
– А ты вообще знаешь, что такое любовь, Тилвас Талвани?
– Я знаю, что самые сильные истории о любви, которые остаются в веках и заставляют наши сердца биться быстрее, – это трагедии, как бы прискорбно это ни звучало. И еще я знаю, что рамки, в которые общество пытается запихнуть любовь, чтобы ему, обществу, было удобнее, очень часто не соответствуют чувствам, которые в нас бурлят.
– Так ты против традиционных ценностей?
– Вовсе нет. Я во многом их разделяю. Но при этом я не люблю навязывание каких-либо ценностей вообще под знаком того, что они хороши, а остальные – ужасны. Ведь агрессивное навязывание чего-либо не происходит из добрых побуждений, знаешь ли. Скорее – из страха. И в этом плане мне не нравятся любые фанатичные взгляды, любые крайности, попытки принизить кого-либо за его интересы, обозвать «аморальным развратником» или «узколобым консерватором», выгнать из общества, оскорбить… Нет. Как по мне: живи, дай жить другим и имей смелость признать, что каждый имеет свободу выбора. Всё.
Я помолчала. А потом кивнула:
– Согласна.
…И вот теперь все уже легли спать, а я не могла уснуть.
Я лежала на спине, глядя в небо. По всей его бархатно-черной шири, обрамленной кружевом сосен, горели огромные, особенно яркие вдали от столицы созвездия Северного Креста. Иногда сверху сыпались древесные иголки. Потрескивали последние угольки в костре.
Вдруг краем глаза я заметила шевеление. Покосившись в ту сторону, я увидела, что Тилвас бесшумно поднялся со своего места и молча уходит между сосен к морю.
Хм, хорошо.
Но когда аристократ не вернулся через полчаса, а потом через час – звезды и луна сместились достаточно сильно, – я нахмурилась и тоже встала. Направилась туда же, прихватив нож.
В отличие от Талвани я не видела в темноте, но света с ясного ночного неба мне хватало, чтобы не врезаться в каждую скалу на пути. Поэтому я медленно, но уверенно брела к пляжу, а потом замерла и беззвучно ахнула.
Впереди между деревьями мелькнул серебристо-белый силуэт. Слишком стремительный, слишком легкий для обычного животного. Изумительный прыжок – и он растворился где-то в темноте. И снова – р-р-раз, мелькнул слегка светящийся хвост вдали, а потом – пустота.
Он действительно умеет превращаться?
Теперь я стала не то чтобы идти, но красться. Мне хотелось посмотреть на пэйярту поближе, однако не выдавая своего присутствия. Еще дважды впереди, все ближе и ближе к морю, мелькал призрачный лисий силуэт, а потом не появлялся очень долго.
Я дошла до последнего ряда скал и сосен перед пляжем и выглянула из-за одного из каменных пальцев. Наверное, лис носится по всей отмели, как угорелая дворняга, – это вполне в духе Талвани. Или умчался куда-нибудь далеко вперед, выть-рычать на луну, вот его и не видно.
Но на первый взгляд пляж был пуст.
