вовсе не плохой человек! Ступай, голодранец, ступай, не раздумывай, одна нога там, другая здесь. И не помышляй убегать, все равно моя пуля нагонит. Да не бойся, голодранец, хоть ты и не заслуживаешь пощады. Не стану уж тебя трогать из уважения к молодому хозяину… Вы, господин, погодите малость! Сейчас приду!
Илия удалился с двумя ружьями за плечами и вскоре вернулся с одной только двустволкой — штуцер одолжил ему сторож на винограднике. Перво-наперво Илия позаботился о том, чтобы в два счета выдуть ракию из плоской фляги, однако опьянел от этого, казалось, Десятый, начавший почему-то вплетать в разговор: «Братец Илия!» А Булин обращался к нему почтительно: «Синьор граф тезка!» Солдат посоветовал тотчас перебраться к одному холмику. Просидев там без толку довольно долго, они перешли в долинку, и тут им повезло, птицы ловились, как никогда. Часов в девять Илия предложил в третий раз переменить место. Таким образом, граф невольно пришел к убеждению, что его новый непрошеный помощник — настоящий знаток своего дела, ведь до сих пор им и за пять дней не удавалось столько наловить. От радости граф превратился в сущего ребенка и принялся шутить с тезкой, а бедный Туклин, чувствуя, что его песенка спета, онемел.
На закате крестьяне, возвращавшиеся с полей, увидели необычную картину! Граф Ила Десятый и Илия Булин весело шагали бок о бок, а за ними плелся Туклин, согнувшись под тяжелой ношей, точно простой слуга!
Веселые восклицания неслись вслед новым приятелям:
— Да пошлет господь счастье вашей артели, Илия!
— Желаем удачи, граф, с новым товарищем вас!
— Да здравствуют рыцари!
Илия по-солдатски козырял направо и налево.
— Не то чудо, что господь создал их такими, а то, что свел их вместе! — недоумевали одни.
Другие на это отзывались:
— Пути господни неисповедимы! Два выродка, один господский, другой наш, сдружились на потеху людям!
В тот вечер мертвецки пьяный Илия угощал знакомых в корчме, чего давно уже не бывало. Конечно, солдат по-своему разукрасил это замечательное событие, и самое интересное то, что он всех уверял, будто не он искал молодого графа, а граф его. «Старый козел, говоря между нами, на днях написал сыну из Венеции, чтобы тот во что бы то ни стало подружился со мной! Козлище разузнал, какое я занимал положение и что все, о чем я рассказывал, сущая правда, и вот теперь эдак политично хочет сблизиться со мной. А я прикидываюсь дурачком, пока не придет мое время».
На другой день, еще до рассвета, в начале улицы святого Франциска Илия уже ждал молодого графа. Десятый весело вышел из дому и собственноручно передал двустволку тезке. Голова И-хана показалась на мгновение из окна нижнего этажа и скрылась. Слуга уныло перекрестился раз десять, не в силах прийти в себя от удивления. Туклин смиренно последовал за ними с клетками и — поверите ли? — кивнул бродяге, сказав: «Доброе утро, синьор Илия!»
Так и пошло — завтра, послезавтра, после-послезавтра и каждый божий день. Днем Илия бродил с графом по окрестностям, а по ночам чудил в трактирах.
Такое положение застал вернувшийся из Венеции старый процентщик. Огорчился он — да еще как! — но что поделаешь? Не хочет же он, как говорит Гарофола, «загнать в гроб молодого графа, запретив ему то, к чему он так привык!». И все-таки, когда установился прежний порядок, Девятый давал сыну по утрам в конторе еще один наказ:
— Слушай, ты! Не смей встречаться с тем ловкачом хотя бы в городе, корпо дела мадонна! Прости, господи!
— А-а-а я, па-па-па, не-не-не не видел его уже… уже бог знает с каких пор! — отвечал Десятый и, как обычно, когда врал, заливался краской.
А Илия уже поджидал его на углу. Десятый загребал своими длинными ногами, то и дело пугливо озираясь, не шпионит ли за ним отец.
— Доброе утро, синьор граф тезка! — приветствовал его Булин. — Как почивали? Весело ль вставали? Видать, хорошо, ей-богу! Лицо свежее, ей-богу, бутон, роза, приятно поглядеть!
— Слу-у-ушай, значит, сегодня не-не пойдем…
— Знаю, что не пойдем, но вы вчера мне сказали вас ждать.
— Не-е-е-ет, я не говорил!
— Как? Значит, я вру? В душу вам черррт! Значит…
— Нет, не то, тезка, но, знаешь, отец…
— Что отец?.. Осточертел мне ваш отец! Он меня называет ловкачом, говорит, будто я…
— Не-не-не говорил он этого…
— И не раз, а сто раз, черрррт!.. Но всему есть конец и моему терпению тоже, потому что я не холуй, а солдат, черрррт.
— Ну, ступай себе, вот тебе, держи!
— Что значит: «Вот тебе, держи»? Стал бы я с постели подниматься из-за двух несчастных бановацев, я ведь ждал битых два часа.
— Слушай, вот тебе плета, нету мелочи.
— Ладно уж, возьму, раз нету мелочи… Так когда прикажете, синьор граф тезка? Я вытесал две новые жерди для филинов… Вчера ходил за развалины, по старой дороге, на ту полянку, знаете? О, мой господин хороший, не поверите, просто не поверите!..
— Что-что-о?
— Божья благодать! Божий дар! Тьма-тьмущая! Видимо-невидимо синиц… Чудеса, да и только.
— Слушай, вот тебе еще два бановаца! — говорил молодой граф; его бледные веки начинали вздрагивать от удовольствия, и он облизывался, мечтая о поленте с жареными синицами.
— Так, значит, за городищем? Ну-ну-ну, пойдем в четверг, но прошу тебя, на самой заре!
— Чуть забрезжит, буду здесь, черррт те в душу! Буду здесь в полночь! Обязательно! В четверг! Храни вас бог!
Досужие господа из аптеки, торговцы и ремесленники из лавок и мастерских — все высыпали на улицу; женщины с ведрами на головах и прохожие останавливались, чтобы поглядеть на тезок. Многие спрашивали Булина, сколько он выклянчил, а он только пожимал плечами, словно хотел сказать: «Какие пустяки! Разве я у него выпрашиваю!»
Но по совести следует кое-что сказать и в похвалу Булину. Если в былые времена наш храбрый вояка истреблял
