больно горяч этот солдат! А это простительно рыцарю, который выдержал тридцать сражений и получил пятнадцать тяжких ран…
— Теперь набавил! — заметил кто-то внизу.
— Что ты там бормочешь, парень! Держи язык за зубами перед старшим!.. Ну, цесарь засмеялся и взялся было за пояс, чтобы снять свою саблю и навесить ее мне, — цесарь поступает так раз в жизни, когда хочет отличить высочайшей наградой. Но я остановил его:
— Не надо, пресветлый государь! Великое тебе спасибо! Мне самому захотелось покоя! — Тут поднялся галдеж: просьбы, крики и, ей-богу, даже угрозы, но я настоял на своем, взял сто дукатов, простился с друзьями, приоделся и к своей графине…
— Эхма! — прокатилось по двору.
Яков плюнул и вошел в комнату.
— Не обращай внимания на мелюзгу, Илия! — сказал старичок. — Кто рос со скотиной, господских дел не понимает.
— Конечно! — с серьезным видом поддакнул другой. — А кто эта графиня? Жена твоя, что ли?
— Ради бога, уйдите! — крикнула с порога Мария.
Из комнаты донесся какой-то топот, детский визг и приглушенный голос вдовы, словно она о чем-то спорила с деверем.
— Погодите, еще несколько слов! — заорал вдребезги пьяный Илия, оторвавшись от фляги и переведя дух. — Кто она, спрашиваешь? Самая красивая и богатая вдова в Венеции, вот кто! Графиня Вивалди…
Яков с позеленевшим лицом выскочил и кинулся по лестнице вниз, гости поспешили со двора.
Снохи ввели деверя в комнату и усадили за накрытый стол.
— Ну и враль! — сказал старичок, когда Яков затворил за ними ворота. — Нисколько не изменился!
— Что и говорить, врет, как нанятый, но занятно — всю ночь бы его слушал! — заметил кто-то.
Все поддержали его и договорились угостить Илию на следующий день, тем более что завтра праздник и в корчме соберется большая компания.
Яков слышал из-за ограды весь разговор. Толпа разошлась, а он долго еще уныло стоял там, сердце его болезненно сжималось, и наконец он заплакал, как ребенок. Потом зашел под веранду, промыл глаза водою из ведра, утерся рукавом и поднялся в дом.
Илия храпел вовсю, уронив голову на край стола.
Не говоря ни слова, Яков подхватил брата под мышки, женщины взяли за ноги, и они перенесли его на стоявшую в углу кровать.
Верх дома не был разгорожен, и вдоль стен одной просторной комнаты стояло несколько кроватей. Брат стянул с Илии сапожищи, расстегнул ему мундир, вернулся к столу и, облокотившись, закрыл лицо руками. Мария и Анна тоже сели за стол, ожидая, когда хозяин нарежет на куски уже остывшую жареную говядину.
— Яков, не убивайся! — сказала жена. — Начинай-ка! — и пододвинула к нему блюдо, но в тот же миг слезы брызнули у нее из глаз.
Яков выругался, вскочил, быстро сбросил с себя одежду, распоясался, разулся — все это с такой поспешностью, словно собирался прыгнуть в воду, и бросился на постель.
Женщины долго шептались за столом и потом тоже улеглись.
На заре в городе зазвонили колокола, возвещая «осеннее рождество», как кое-где в Приморье называют праздник всех святых.
Яков был православным, однако из любви к своей Марии по большим католическим праздникам не работал. В то утро под звон колоколов супруги, заранее сговорившись, надели рабочее платье, оставили дом и ребят на попечение Анны, спустились в хлев и погнали своего мула в поле — шли они туда не работать, а без помех поговорить.
День выдался теплый, совсем весенний, такие бывают в эту пору года только в Приморье.
Дети играли во дворе, Анна задумчиво сидела на веранде и ждала пробуждения деверя, чтобы подать ему умыться; перед ней стоял кувшин с водой.
Скрип дворовой калитки вывел ее из задумчивости. Вошел стражник, коротыш с саблей, бившей его по пяткам.
— Доброе утро! Мне сказали, что это дом Булина. Здесь солдат Илия Булин?
Илия выбежал на порог.
— Кто меня спрашивает? В чем дело?
— Приказано тебе явиться после обеда к секретарю общины. Хоть сегодня и праздник, но…
Поток воды прервал дальнейшие объяснения стражника: Илия вылил ему на голову кувшин с водой.
Маленький стражник, призывая небесные силы, выхватил саблю и побежал вверх по лестнице, но, увидав, что волосатые мускулистые руки Илии держат наготове стул, отступил с угрозами.
Илия не спросил ни о брате, ни о его жене, ни о чем бы то ни было, но, собравшись уходить, обратился к вдове:
— Че-ерррт! У вас тут по утрам не пьют кофе, а я привык. Не найдется ли у тебя… того… бановац? Не хочется менять полсотни.
— Угадал, братец, не найдется! Нам самим на белую плету поглядеть охота, а тебе все равно бумажку менять, ежели…
— Вишь ты, какая плутовка! Да не хмурься, я отдам, голубушка! Сама знаешь, что отдам в десять раз больше. Получишь зараз столько, сколько не приносит тебе за полгода эта трещотка! — И он указал палкой на ткацкий станок.
Вдова развязала дрожащими руками узелок, в котором, к великому сожалению, оказались только плеты, и протянула ему одну монету.
Илия гордо зашагал к кафану. А оттуда с сигарой в зубах двинулся по оживленным улицам родного города людей поглядеть и себя показать. Больше всего попадалось ему по дороге богомольцев, преимущественно молоденьких женщин. При встрече с ними он приосанивался и подкручивал ус. Заглянув в две-три церкви, он зашел наконец в городскую управу, где чиновник проверил его воинскую книжку и затем отчитал как следует за крещение стражника.
У городских ворот собралось множество крестьян, и среди них несколько человек, которые видели его накануне. Все разом закричали:
— Здорово, Илия!.. Привет синьору Илии!.. Здравия желаем, рыцарь!
— Здравствуйте, земляки! — ответил солдат, протягивая каждому два пальца.
Особенно уговаривать Илию зайти с ними в корчму не пришлось. Поначалу поднесли ему ракии. Когда у него в глазу
