на берегу моря множество крестьян грелось на зимнем солнышке. Подошел Илия, мрачнее тучи, в платье покойного Периши. Солдата уже перестали угощать, и он все чаще попрошайничал. Но в такой радостный день, когда люди расположены побалагурить, ему заказали в складчину выпивку. И вот мало-помалу разыгралась его буйная фантазия, и он пошел чесать, как обычно.
— Ну, сейчас поглядим, можно ли тебе верить, — перебил кто-то. — Помнишь, ты нам рассказывал, будто принимал в своем венецианском дворце графа Илию М-вича?
— Ну конечно. Проказа чертова, процентщик, людоед…
— Тсс! Не бранись! С тех пор, как приехал, ты ему не давал о себе знать?
— Нет, но сегодня, пожалуй, зайду.
— А ну-ка погляди, кто там идет с фратером?
Илия, выпятив грудь, направился навстречу друзьям, которые, по обыкновению, не спеша прогуливались, размахивая руками. Один из крестьян побежал за Илией и вернул его.
— Негоже останавливать человека на улице, пойдем-ка лучше к его дому!
Толпа повалила вдоль берега, свернула на улицу святого Франциска и, встретив И-хана на его обычной предобеденной прогулке, двинулась к аптеке «У спасителя».
По мере приближения Девятого с сыном и настоятелем толпа редела и жалась в сторону.
Илия щелкнул каблуками, коснулся двумя пальцами шайкачи и выпалил:
— Честь имею, Илия Булин, он же граф Пулин, ваш знакомый по Венеции.
— Что? Что? Ты кто такой? Чего надо?.. — спросил Девятый, отступая на шаг.
Фратер разинул рот, Десятый пустился наутек, досужие бездельники высыпали из аптеки, прохожие стали останавливаться.
— Чего надо? — снова заорал граф.
Солдат закивал головой и протянул руку, чтобы похлопать графа по плечу, но старик поднял палку.
— Прочь, пьяная скотина, не то раскрою голову.
— А, такова, значит, благодарность за мои хлеб-соль, за мое угощение?..
— Ах ты мошенник! Ты меня угощал? Погоди же!.. Стой! — заорал граф. Его палка замелькала в воздухе; Илия увертывался и так и этак, пока подбежавший сзади И-хан не дал ему подножку и он не свалился. Всеобщий громовой хохот сопровождал падение рыцаря, но он длился всего один миг, потому что, падая, Илия выдернул из рук графа палку, вскочил и — раз, раз, раз И-хана по груди, по животу, по спине… Слуга, испуская вопли, дважды перекувырнулся и бросился бежать. Тогда Илия принялся за графа и ему отвесил с десяток ударов, избегая бить по голове. Наконец прибежали полицейские и с трудом разняли тезок.
Девятому и его слуге пришлось провести несколько дней в постели, а рыцарю — шесть месяцев в тюрьме.
После выхода из тюрьмы добрые люди помогли ему отделиться от брата: в счет своей доли Илия получил около трехсот талеров.
Пьянки с бесконечными россказнями тянулись до глубокой осени, пока не иссякли деньги. С тех пор Илию терзали муки мученические — как наполнить желудок, и он надоедал церкви, соседям, прохожим, а больше всего брату. Трактирщики впускали его только в том случае, если он с порога показывал деньги. Мирные горожане, завидя Илию, сворачивали с дороги. Босяки и детвора осыпали его насмешками, а он стал, упаси бог, сама злоба.
V
Каждую весну Ила Девятый отправлялся на целый месяц отдыхать в Венецию. Несмотря на это, контора по-прежнему открывалась на заре; как и прежде, собирались в ней островитяне, хоть и в меньшем числе; граф Славо каждое утро в тот же час гордо следовал мимо дворца; настоятель, совершая прогулку с одним из молодых фратеров, дважды в день останавливался перед дворцом и разговаривал с И-ханом. И если бы еще молодой граф с синьорой Гарофолой жили по-прежнему, можно было бы сказать, что порядок в доме почти не нарушался, но в отсутствие старика молодой граф с утра уходил на охоту, а Гарофола до полдня валялась в постели.
Один-единственный раз Десятый поехал с отцом и то чуть не расхворался в городе дожей от тоски по своим птицам…
Итак, весна в полном разгаре. Алеет заря.
Илия Булин проснулся на каменной скамье возле городских ворот как раз в ту минуту, когда мимо него прошли молодой граф и Туклин. К немалому удивлению птицеловов, Илия пропустил их без напутствия. Кратчайшее из них звучало бы примерно так:
— Сладко ли спали-ночевали, два г. . .нка! На охоту, а? Окаянное отродье, отец бедняков обирает, а ты птицу ловишь! А тот голодранец уже и нос кверху, как стал подбирать твои крохи! Где же И-хан, мой старый знакомый? Погодите, расплачусь я с вами: и с И-ханом, и с тем старым козлом, и с вами; представится еще случай, в душу вам черт!
Обычно Илия провожал их подобными словами, но в это утро он молча двинулся за ними.
Миновав пригород, Туклин поставил на землю две клетки с приманными птицами, оперся на шест с филином, как на боевое копье, и строго спросил:
— А ты чего, Илия, за нами увязался?
— Так захотелось!
— И-и-и-и чего же ты хочешь? — заикаясь, пролепетал граф из-за спины Туклина.
— И-и-и-и-ду путем-дорогой воль-воль-воль-ной, — затянул Илия, подражая пению птицы.
— Поворачивай назад! — заревел Туклин, хватаясь за пояс.
Илия расставил широко ноги.
— О, о! Экий ты чудной, расстрига! Что это у тебя за поясом, болезный? Ну-ка, вытаскивай!
Позади заревели мулы: к ним приближались крестьяне, спешившие пораньше начать работу.
Десятый и его помощник дружно загорланили: над ними, мол, среди бела дня чинят насилие.
— Иду по дороге. И это они называют насилием!
— Ступай себе, но не за нами! — крикнул Туклин.
— Ты что задумал, кровопивец? — с грозным видом крикнул какой-то парень.
— Нет у меня никакого злого умысла, брат, ей-богу, нет! Хочу только поучиться птиц ловить, надо же и мне хоть чем-нибудь заняться. Неужто они имеют право запрещать мне идти за ними?
— Нет, конечно! — сказали крестьяне в один голос.
— Ну, а если
