– А дальше вот что, Лев Симонович… Если Катя действительно больна… А она, кстати, больна или здорова, с вашей точки зрения? – вдруг спросил он жестко, и как-то очень правильно построив интонацию. Увильнуть было невозможно, это Асланян умел, прокуратор чертов…
– Здорова, – сказал Лева. Больше всего на свете ему не хотелось сейчас говорить о суициде, и он мучительно ждал встречного вопроса. Но его не последовало, Асланян, видимо, о суициде не знал. – Она в целом здорова, хотя нервы расшатаны. Но я глубоко убежден, что в больнице ей делать нечего.
– Именно это я и хотел от вас услышать! – сказал Асланян и глубоко, с облегчением вздохнул. – Мне рекомендовали вас как замечательного специалиста, по детям, по женщинам, и я вам всецело в этом вопросе доверяю. Ну что ж… В таком случае, все лучше, чем мне казалось. Теперь задача одна – чтобы Катя туда не попала. Тогда…
Асланян задумался.
– Александр Петрович, еще вопрос можно? – спросил Лева. – Все-таки это не простое дело – женская психика. Давайте все-таки рассмотрим плохой вариант тоже. Что же будет, если она туда попадет? Что с ними там делают, с этими якобы родственниками? Или невестами?
– Ну вот, вы опять за свое, – разочарованно протянул прокуратор. – Ну что вы, я не знаю, весь в каких-то химерах прошлого. Очнитесь! Сейчас другое время на дворе, слава богу. И это не пустые слова, вы уж мне поверьте. Карательная психиатрия давно канула в лету, вместе с другими пережитками тоталитарного строя. Никто их там не травит, не бьет, за решетку не сажает. О чем вы говорите!
Лечат, как и всех остальных. Чем лечат, как – это уже другой, медицинский вопрос. Тут я низко склоняю голову перед вашим авторитетом. Но лечат, так сказать, абсолютно на общих основаниях. Я вообще не уверен, что эта инструкция до сих пор работает. Ну максимум, что может быть, эти люди попадают в компьютер. И все. На всякий, так сказать, случай. Да и то… не знаю. Не уверен, что даже это есть. Другое дело, что старую инструкцию в нужном случае можно взять и применить. Откопать, так сказать, со дна времени. Отряхнуть пыль и пустить в дело. Вот это возможно.
– Так и что же будет с Катей, если она туда попадет? – упрямо спросил Лева.
– При чем тут Катя! – воскликнул Асланян. – Вы никак не хотите меня понять, Лев Симонович! Да ничего с ней не будет. Полежит пару недель, может, это ей на пользу пойдет, если, тем более, вы говорите, что она в принципе здорова. Может, одумается, перестанет родителей мучить. Я бы ее не в больницу, конечно, но в колхоз бы послал с удовольствием. Помните, как раньше студентов посылали на картошку?
– Помню-помню, – сказал Лева.
– Да! В колхоз! Вот только я не уверен, есть сейчас колхозы или нет… Мне кажется, нет. А вам?
– Мне тоже кажется, что нет, – терпеливо ответил Лева.
– Короче говоря, Кате ничего не будет. Будет – ее папе. Вот ему – будет. И очень сильно будет. Понимаете меня?
– Пытаюсь, – сказал Лева. – Но что-то никак в голове не связывается. Кате не будет, а папе будет. Почему, Александр Петрович?
– Да потому что… – Асланян встал и прошел по кабинету, жадно поглядывая на чайник. – Да потому что отследили вашу Катю. Вычислили. Охотники за привидениями, твою мать. Агенты Скалли и агенты Малдеры. Вычислили, достали инструкцию, теперь осталось ее только внести в базу. И все!
– Что «все»?
– А то, Лев Симонович, что такие люди, как Катин папа, обладающие такими ресурсами, просвечены насквозь. И у них пробелов, так сказать, по нашей части быть не может. Просто по определению. И Катин папа это знает. Но избавиться-то от нее он не может, так?
– Так, – сказал Лева, глубоко не уверенный в своем ответе.
– Так. Он любящий отец, как и все мы. Дочь – его слабое место. Чтобы дочь не таскали, не марали ее имя, он готов на все. Готов сдаться, отказаться, я не знаю, как еще вам объяснить, готов уступить если не все, то львиную долю, чего ни в коем случае мы допустить не можем… Ибо это незаконно!
– Но если ей ничего не грозит, то почему ему-то грозит? – тупо переспросил Лева, ожидая уже от Асланяна настоящих громов и молний.
– Лев Симонович, – жалобно сказал Асланян, – ну зачем вы меня мучаете, а? Ну я вам уже все сказал, даже больше, чем все. Совершенно нечего добавить. Сопоставьте факты, подумайте, ну вы же взрослый человек. Вы должны понимать одно: не надо вашей Кате попадать в больницу!
И вообще желательно, чтобы она поскорее выздоровела, подлечила нервы и больше не травмировала отца. Это вы понимаете?
– Это я понимаю, – сказал Лева. – Александр Петрович, ну представьте, что я идиот. Который задает глупые вопросы. Я вас очень прошу.
– Не могу представить, – сухо сказал Асланян. – С идиотом я бы и разговаривать не стал. Зачем время тратить?
– А вы попробуйте, – мягко попросил Лева.
– Какой же вы настырный, – вздохнул Асланян. – Ну, в общем, не должна Катя туда попадать, в этот компьютер. Потому что она дочь человека, обладающего определенным государственным иммунитетом. Крупными компаниями, тем более такими, у нас просто так не руководят. Прошло то время…
– А какими такими? – глупо спросил Лева. – Я же ничего не знаю.
– Не знаете, и не надо.
Лева помолчал. Он определенно не мог понять, что происходит. Но происходило что-то очень плохое. В этом Асланян сумел его убедить. И поэтому Лева решил его слушаться и дальше, хотя чувство опасного скольжения, как на катке, когда разъезжаются ноги, его не оставляло.
– Значит, если Катя попадет… туда, на Катиного папу наедут, грубо говоря? – все-таки решился переспросить он. Асланян вздохнул.
– Господи, какой примитив – тоскливо сказал он. – Ну да, если вам так понятней. Да! Ну как бы вам объяснить, бывают такие ситуации, когда от любого глупого звонка, с любыми глупыми угрозами у человека крыша может поехать. А тут не глупая угроза. Тут, так сказать, затронуты интересы секретной полиции, говоря языком Пушкина и Блока. На самом-то деле все это яйца выеденного не стоит, как говорится. Но видимость угрозы создать можно. Кто это делает, как это делает – надо еще разбираться. Но разбираться придется долго, и я надеюсь, что разбираться буду уже не я. Очень надеюсь. Уф. Давайте лучше чайку попьем, а?
… И Лева, почесав в затылке, был вынужден согласиться с этим чайным наркоманом, что больше ему спрашивать не о чем. И даже больше того, что лучше ни о чем не спрашивать. А просто пить чай.
– Лимончик! – торжествующе сказал Асланян и приступил к разрезанию лимона, заварке, кипячению, наливанию и распитию. С изумлением Лева увидел, как расцветает его лицо и делаются добрыми еще недавно такие холодные глаза. И подумал Лева, что счастье – это когда тебя понимают.
Когда чай выпили, анекдоты рассказали и поговорили немного об отвлеченных предметах, Лева наконец засобирался домой.
Он не помнил, куда бросил кепку, вдвоем они открывали шкафы, залезали под стол и наконец нашли ее на кресле, предательски слившуюся с обивкой, тоже коричневой.
Настала пора прощаться.
– Александр Петрович! – сказал Лева, стоя в дверях. – Ну так что, мне вас держать в курсе дела?
И тут произошло неожиданное.
– Нет, – спокойно ответил Асланян А. П. – Держать в курсе меня не надо. Если понадобится, я вас вызову. До свидания.
На этом они церемонно расстались.
* * *
Придя домой, Лева решил не звонить Катиной маме сразу, хотя очень боялся, не случилось ли там чего, особенно после его разговора с Асланяном, решил вообще ничего не предпринимать, никому не сообщать, забыть на время обо всех своих многочисленных и запутанных обстоятельствах, а сесть и хорошенько подумать.
Но хорошенько подумать никак не получалось. В голову лезли разные причуды: то брат Пушкина Лев Сергеевич со своими вечными карточными долгами, то брат Петра Ильича Чайковского с недостроенной железной дорогой, вдоль которой стояли плачущие бородатые мужики с плакатами «Долой Временное правительство!», то некрасивый брат Леонида Ильича Брежнева, Яков Ильич, который пытается вынести из закрытого распределителя двадцать пять ондатровых шапок, то еще какая-то хрень.
Лева медленно разделся, задернул шторы и решил немного поспать, несмотря на послеполуденный час.
Сон его, а вернее дрема, была тяжелая, наполненная мрачными предчувствиями и вообще противоречивая. Он то и дело просыпался, опять впадал в свои фантазии о братьях, сестрах, племянницах и невестах и вдруг резко вспомнил один случай, произошедший с ним в газете.
Он начал работать еще в перестроечные годы, перед самым девяносто первым, и застал старую советскую газетную систему, еще живую и полную всяких интересных подробностей.
Эта история так ясно и так точно отразилась в его голове, что он сразу подумал, что она имеет некое отношение ко всему, что сказал ему прокуратор, то есть к Кате.
Лева открыл глаза и ясно вспомнил то время, девяностый примерно год, и то, как он был молодым стажером и все время пытался написать «подвал», то есть острую статью о морали и нравственности на полполосы, которую в свежем номере видно издалека (тогда на всех улицах были такие стенды со свежими номерами газет), и когда подвал выходил, было сущим удовольствием ходить по улицам и смотреть, как прохожие читают эту статью.
