Очевидно, то обстоятельство, что разнообразные слухи, касающиеся императрицы, Распутина и Вырубовой, не нашли отражения в делах по оскорблению членов императорской семьи, можно объяснить самоцензурой потенциальных доносчиков, предпочитавших в данном случае не информировать власти о преступлении, а также, возможно, и самоцензурой представителей власти, не спешивших регистрировать подобный донос и начинать в данном случае расследование.
Иначе говоря, немало монархистов, возмущавшихся оскорблениями царя, других членов императорской семьи, не считали преступлением оскорбления царицы Александры Федоровны. Вероятнее всего, они сами верили подобным слухам.
Исследователя, изучающего слухи об императрице Александре Федоровне, не оставляет ощущение того, что общество было настроено весьма несправедливо и крайне жестоко по отношению к последней царице. Бесспорно, своими неосторожными действиями она создавала порой почву для самых невероятных слухов. Но порой даже разумные, самоотверженные и патриотические инициативы императрицы «прочитывались» общественным мнением как убедительные доказательства ее половой распущенности и властолюбия, безумия и русофобии. То, что другим современникам ставилось в заслугу, воспринималось по отношению к ней как нетерпимый недостаток.
Ненависть к царице, объединявшая различные социальные и культурные группы, нельзя объяснить только ксенофобией и шпиономанией, получившими необычайное распространение в годы Первой мировой войны.
В известной книге Л. Энгельштейн Г. Распутин представлен как фигура, воплощавшая публичные дискуссии переломной и кризисной эпохи, касающиеся отношения общественного мнения России к проблемам секса, пола, гендера и одновременно к общественным и политическим проблемам952. Фигура императрицы Александры Федоровны в этом отношении еще более показательна, при этом все участники общественных дискуссий оценивали ее со знаком минус. Царица, безусловно, бросала вызов традиционным патриархальным представлениям о распределении гендерных ролей. Носителям таких взглядов сложно было примириться с тем, что царица не только активно вмешивается в «мужскую» сферу политики, но и подрывает символическую мужественность императора. Очевидно, сама царица Александра Федоровна осознавала, что она переступает некую важную гендерную границу, недаром она неоднократно писала царю о «своих штанах». Возможно, речь идет о какой-то семейной шутке, смысл которой сейчас очень сложно расшифровать, но бесспорно, речь шла о том, что символическая интерпретация гендерной роли была намеренной.
С другой стороны, и для носителей «современного», «прогрессивного», «вестернизированного» сознания императрица представляла собой серьезный раздражитель. Для них августейшая поклонница Распутина была воплощением архаичных предрассудков, олицетворением вызова просвещенному, научному, рациональному видению мира.
Показательно невнимание российских женских изданий к патриотическим инициативам царицы, хотя, казалось бы, царица и ее дочери личным примером могли бы вдохновить на реализацию целей, декларированных активистками женского движения.
Автор женского журнала призывал использовать военную ситуацию, выгодную в политическом отношении, для лоббирования своих интересов, для подлинного достижения женского равноправия: «Война превратила всех в борцов, только и читаешь, только и слышишь о том или ином раскрепощении. Последуем же и мы, женщины, по этому пути, возьмемся в этот благоприятный момент за свое раскрепощение. Укрепимся на занятых нами за время войны позициях с тем, чтобы эти позиции остались за нами и по окончании войны!»953
О том же писал и другой женский журнал: «Если уже в предыдущие две войны – за освобождение славян и японскую – русская женщина была врачом и сестрой милосердия при своих сражающихся братьях, если в эпоху севастопольских героев, по выражению поэта, “Красавицы наши сиделками шли // К безотрадному их изголовью”, то теперь русская женщина пойдет на помощь воинам во всеоружии серьезных знаний и основательной подготовки. Последние годы дали нам обширный контингент женщин-врачей и фельдшериц, – всем им будет место там, где в них будет нужда, где будут скорбь и страдания, и мы глубоко верим, что каждая из них выкажет себя на высоте святой задачи»954.
Публикация такого рода подчеркивает связь патриотических инициатив русских женщин с прогрессистским дискурсом феминизма: не просто самоотверженные женщины, христианки и патриотки, но квалифицированные специалистки, достойно выполняющие свой трудный профессиональный долг, представляют современную, передовую, новую Россию, рождающуюся в кровавых испытаниях войны. Казалось, риторика такого рода соответствовала и инициативам императрицы: ведь специально подчеркивалось, что она и старшие царевны прошли специальную профессиональную подготовку прежде, чем они приступили к исполнению обязанностей сестер милосердия. Можно было бы предположить, что русские феминистки могли бы использовать патриотическую инициативу царицы для общественного лоббирования своих интересов, для достижения целей своего движения. Однако в изданиях не встречаются упоминания об императрице. Нельзя объяснить это неким скрытым антимонархизмом активисток женского движения: на обложке одного из московских женских журналов был напечатан портрет великой княгини Елизаветы Федоровны. Популярная представительница императорской семьи могла и для феминисток быть олицетворением женских патриотических инициатив. Была также опубликована и информация о награждении боевой медалью великой княгини Ольги Александровны955. Эта награда упоминалась автором журнала в череде важных достижений русских женщин во время войны. Вернее было бы предположить, что игнорирование патриотической деятельности императрицы было направлено против нее лично, что свидетельствовало о провале в этой среде тактики репрезентации царицы. В отличие от императора, которого участники различных конфликтов часто стремились привлекать в качестве символического союзника, никто не желал ссылаться на авторитетный, казалось бы, пример русской царицы.
Императрица полагала, что ее патриотическая деятельность являет собой пример для всех русских женщин. Царица должна была стать символом их патриотической мобилизации. А.Е. Зарин писал:
Вторая Отечественная война всколыхнула всю необъятную Россию…
И в этой небывалой доселе войне – вместе с воинами – поднялись великой ратью их матери, жены и дочери, сестры и невесты.
В эту небывалую войну – необыкновенно и участие женщин. …
И во всех этих заботах первое начинание принадлежит нашей Царице, Государыне Александре Федоровне.
Проницательным умом Своим, чутким сердцем Она сразу угадывает, что в тот или иной период необходимее всего нашим воинам, и, указуя пути и средства, тотчас ведет за Собою могучую любовью женскую рать.
В истории этой страшной Второй Отечественной войны будет отмечено участие русской жены, первое место будет отведено Нашей Царице956.
Однако, как видим, далеко не все представительницы «великой рати» русских женщин-патриоток считали императрицу своим вождем, своим символом, образцом для подражания.
Современный исследователь утверждает: «Можно предположить, что столь жесткое и однозначное неприятие императрицей самой идеи о возможности целенаправленной работы над своим образом стало одной из основных причин личной непопулярности Александры Федоровны в России»957.
С подобным предположением никак нельзя согласиться. Царица необычайно много внимания уделяла тиражированию специально отобранных ею образов царской семьи, существенно влияя на политику репрезентации режима.
Другое дело, что царица Александра Федоровна была не очень удачлива и, похоже, не очень искусна в популяризации своего образа. Выше упоминалось о том, что императрица не могла предвидеть особенности восприятия избранного ею образа «простой» сестры милосердия. Можно привести и иные примеры неудачной тактики репрезентации. Так, в иллюстрированном журнале «Солнце России» на первой странице были опубликованы фотографии, посвященные высочайшему смотру гвардейских запасных батальонов. На одном из снимков были запечатлены императрица и наследник цесаревич, сидящие в коляске. Подпись к снимку гласила, что они «изволят смотреть проходящие церемониальным маршем войска»958. Но в момент снимка царица отвернулась от фотографов. У зрителя могло создаться впечатление, что императрица не желает видеть ряды бравых русских солдат. Удивительно, что этот снимок был пропущен придворной цензурой. Это была последняя фотография царицы, опубликованная в данном иллюстрированном издании.
