он принял и повел в СССР журнал «Новый мир», для Твардовского не было. Положение и ситуация с НТС в этом смысле была совершенно иной. Но Владимов не вникал в партийную идеологию НТС, так как, по его словам, ему было обещано, что он может редактировать независимый, «надпартийный» журнал, – и соблазн был огромным. В письме Жоресу Медведеву, написанном 5 августа 1983 года, Владимов писал: «Я лелею мечту основать свой журнал – разумеется, толстый, литературный и немного политический, в духе либерально-демократической традиции Твардовского» (FSO). И вот, как ему казалось, появилась реальная возможность осуществления ранее несбыточной мечты. Человек чрезвычайно активный в общественной жизни, Владимов хотел быть не только автором прозы:
Я всегда мечтал иметь «свой» журнал, которым я мог бы воздействовать на литературный процесс. Передо мной стоял привлекавший меня пример Максимова, хотя в «Гранях» мне таких условий обеспечить не могли. Мне предложили зарплату 3000 или 3500 марок, но я согласился. Одновременно велись переговоры с американцами о получении гранта. Я этот грант просил не для себя: «Грани» авторам платили жалкие 3 марки за страницу. А «Континент» – 30 марок во французском эквиваленте, в десять раз больше. Поэтому Максимов был грозным конкурентом, оттягивая себе лучших авторов. И я сказал, что для того, чтобы вести качественный журнал, мне нужен гонорарный фонд.
Приехали какие-то американские представители, и официально «от имени американского правительства» предложили мне вести «Грани». Деньги – гонорарный грант – поступят из частного пенсильванского фонда, а у меня, как редактора, будут такие же финансовые условия, как были бы на «Свободе»[376].
С этим я приступил к работе, и «мой» первый номер «Граней» (131-й) вышел в феврале 1984 года. Поначалу отношения были эйфорического плана. Я очень нуждался в новых друзьях. Не зная немецкого языка, я вынужден был пользоваться их переводческими услугами. Они меня очень опекали (ГВ).
О том, что изначальные отношения были очень хорошими, говорит тот факт, что в первое лето Владимовы провели отпуск вместе с Романовым в Голландии[377]. Но такая идиллия продолжалась недолго.
Как и предрекал Копелев, «природа партии» начала проявляться довольно быстро. Мне настоятельно рекомендовали взять в качестве ответственного секретаря редакции жену председателя НТС, А.Н. Артемову: при ней будет «полный порядок», на нее можно полностью положиться, она – давнишний работник «Посева», редактор, корректор.
Вскоре выяснилось, что эта дама была ко мне приставлена, как комиссар Фурманов при Чапаеве. Она сразу стала своевольничать и нажимать: это – «мы печатаем», а это – «мы не печатаем». Она отвечала за переписку, и писала авторам совершенно дурацкие и глупые письма, вызывая их насмешки. Так что у нас сложилась полуконфликтная ситуация, и я ей напомнил, что журнал – это не коллективное руководство и должен быть один редактор, а не два. Сотрудницей она оказалась совершенно негодной, так что Наташе приходилось и читать, и отвечать авторам. И она тоже, конечно, была этим недовольна: «Почему я должна за нее работать?» В конце концов, я попросил Романова, нового председателя НТС, чтобы Артемову убрали из журнала. И он тогда сам предложил, чтобы Наташа официально заняла ее место.
Артемова же была в партии очень влиятельная дама-патронесса. И я ощутил при ее отставке глухое противодействие. Это был первый удар по клану, который был потревожен, обижен и снести мое своевольство без последствий не мог. Мне скоро стало ясно, что мне будут вставлять палки в колеса. Я попробовал с ними объясниться напрямую, чтобы было ясно, кто есть кто, и чтобы они меня с журналом оставили в покое.
Но пока я продолжал работать, но приглядываться к этим людям уже другими глазами, и у меня стали появляться вопросы о том, что, собственно, представляет собой НТС.
Мне показалось странным их широковещательные заявления о «десяточках-пятерочках» в СССР. Причем громко объявляется, что они там ведут работу, распространяют литературу, тамошние члены друг о друге не знают, но все подчиняются зарубежному центру во Франкфурте. Что существует «молекулярная теория» Поремского, по которой все слои советского общества пронизаны этими ячейками-молекулами. Даже в высших эшелонах власти есть «свои люди». Даже есть целый город (!!!), который готов к восстанию, распропагандирован и по сигналу из Франкфурта выступит с вооруженным мятежом.
Все это мы уже «проходили» в русской литературе: контора «Рога и копыта», союз «Меча и орала».
Я начал задавать им, и не только им неудобные вопросы. Например, не странно ли, что люди «молекул» друг о друге ничего не знают, но все вместе готовы к организованному восстанию? Как-то нет в этом логики. И зачем же так громко вещать об этих «глубоко законспирированных» пятерочках, которые подвергаются жестокому преследованию в случае раскрытия? Ведь такая трескотня – бальзам на уши КГБ (ГВ).
Нужно сказать, что вплоть до последнего десятилетия подрывная идеологическая прокси-война, которая велась бы не прямыми военными действиями и не шпионажем, была за гранью наших представлений. Владимов, выехав из СССР, не понял, и не мог понять, что в случае НТС речь идет о такой прокси-войне, в которой мифология важнее реальности. Задавая совершенно оправданные вопросы, он втыкал иголки в раздутый мыльный пузырь, при том что ни одна из сторон не хотела, чтобы этот пузырь лопнул:
Мое любопытство пришлось им очень не по душе. Они не ожидали такой неожиданной самостоятельности и независимости. В их планах было приобрести под свое крыло, заполучить известного писателя, правозащитника. Обеспечить его и дать работу, ожидая, что он покорно вольется в их здоровый коллектив и станет членом НТС. Мечта была несбыточная, и расчет был без хозяина. Но Романов был человек ловкий и хитрый, и понимал, что нужно прилаживаться и терпеть. Важно иметь хороший журнал с известным и авторитетным редактором. И не выносить сор без избы. Важно, чтобы эмиграция ничего не знала о конфликтах и разногласиях. Но я разговаривал с друзьями, рассказывал им, в какой среде оказался, и потом слушал упреки от членов НТС в «неколлегиальности»: «Не нужно было про это рассказывать…» Не скажу, чтобы вначале вмешивались в то, что печатал. Но когда я захотел изменить обложку – она была цвета лягушки в обмороке – на голубую новомировскую, это вызвало большое недовольство: «Зеленый – цвет надежды!»[378]
Они скучные серые люди. Я занимался журналом, а им хотелось вовлечь меня в свои мероприятия. Я два раза выступил у них в клубе, сделал доклады о цензуре, о Твардовском. Единственный,
