И тогда Ваас притащил меня к Антонио. Да, к тому самому, кто измывался кнутом над моим ослабевшим телом еще около получаса. Но Монтенегро привел меня сюда не для того, чтобы его подчиненный выбил из меня нужную ему информацию, нет.
Если бы Ваасу действительно была важна инфа о местоположении моих друзей, даже сомневаться не стоит, этот конченый садист бы ее достал. И после лицезрения инцедента с Фостер я отлично понимала, что Ваасу ничего не стоило бы за пару минут отыскать тот же самый нож и начать медленно отрезать мне по пальцу сначала на руках, потом на ногах, затем перейти к другим частям тела… Не хочу в принципе догадываться о том, что бы этот человек мог сделать со мной. Ваас мог придумать любую пытку, какая только придет в его больной мозг, ему правда ничего не стоило бы разговорить меня. В конце-концов, я далеко не железная…
Нет, Ваас привел меня в пыточную совсем не ради этого. Но тогда зачем? Все еще проще, чем я могла бы себе представить — опьяненному наркотиком сознанию Вааса всего лишь навсего требовалось зрелище — красота, смешанная с кровью.
«Красота» в понимании его больного мозга.
Ваас бросил меня на старый диван и навис сверху, опираясь о колено возле моего бедра. Где-то рядом с нами я слышала посторонний мужской голос — это был довольный от предвкушения пытки Антонио, который явно занимался этим делом не один год и питал маниакальную страсть к пытанию людей. Я чувствовала, как по моему виску стекает капля крови, пачкая волосы: скорее всего, ударилась затылком, когда Ваас толкнул меня к стене, этот же придурок в своем неадекватном состоянии явно силы не рассчитывал. Как иронично — Ваас не бил меня по лицу в этот раз, видимо, ему в падлу вновь отвозить меня к Эрнхарду…
Я была на грани потери сознания, когда почувствовала грубое прикосновение к своему бедру.
— Тс-с-с, принцесса… — нагло усмехнулся главарь пиратов, стягивая с меня шорты, а затем за ними вслед полетела и моя майка. — Мы просто немного повеселимся, окей?
Даже в таком побитом состоянии я все еще умудрялась оказывать сопротивление этому ублюдку, но его это только забавляло.
— Убери руки блять!
Когда горячая ладонь пирата проскользнула вдоль моей спины и коснулась застежки моего лифчика, я дернулась, чтобы оттолкнуть нависшего надо мной мужчину, но резкая боль тут же пронзила мой живот в районе солнечного сплетения, куда не раз за эту ночь прилетал кулак этого ублюдка.
— Агх, черт! — я сдавленно зашипела, хватаясь за живот, а после беспомощно обмякла в руках довольного этим пирата.
Он что-то продолжал издевательски нашептывать мне на ухо, но я уже не разбирала его слов…
Я уже не чувствовала ничего. Ни когда пират откинул мой лифчик в сторону, ни когда на несколько секунд задержал плотоядный взгляд на моем теле, а затем собственнически припал к моей шее, оставляя на ней очередную отметину, ни когда он отстранился, отходя в другую часть комнаты и обмениваясь непринужденными фразами с Антонио, словно я здесь не живой человек, а всего лишь комнатное растение. Пока пират копашился в каком-то шкафу, я кое-как перевернулась на бок, прикрывая руками оголенную грудь, и слезы вновь покатились по моим щекам. Дрожа всем телом, я попыталась подняться с дивана, но Ваас уже оказался рядом — он сам грубо схватил меня за локоть и поставил возле себя. Мне было так стыдно стоять практически обнаженной перед этими двумя: жалкая, напуганная и униженная маленькая девочка возле больших и страшных мальчиков.
В руках главаря пиратов была какая-то выцветшая белая ткань — он заслонил меня собой от пожирающего взгляда Антонио и накинул ее мне через голову, с «заботливой» аккуратностью продевая мои руки в рукава этого «недо-савана». Сил сопротивляться уже не осталось, да и что-то мне подсказывало, что если я не начну подыгрывать больным желаниям закинувшегося дурью Вааса, то он с радостью пустит мне пулю в лоб, а если и пожалеет об этом, то только на утро. Я бросила взгляд на свое одеяние — его с уверенностью можно было назвать простой тряпкой, белой и из тонкой, полупрозрачной ткани, из-за чего никакие части моего тела она толком не прикрывала. Еще эта «штора» имела длинные рукава и доходила мне, высокой девушке, чуть ниже колена. Откуда это тряпье взялось в пыточной мерзавца Антонио и для чего он вообще его использует, мне даже знать не хотелось…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда Ваас закончил, он оглядел мой вид и, похоже, был более чем доволен. Я не хотела даже смотреть на этого человека: меня изнутри пожирала бессмысленная обида на него, поэтому я смотрела в сторону, тяжело дыша. Заметив на моем заплаканном лице выражение полной отчужденности и ненависти, пират приблизился, беря мое лицо в свои ладони и заставляя меня посмотреть на него. Он прикоснулся к моему лбу своим, и тогда я подняла глаза — его зрачки полностью заполнили радужку, погружая меня во тьму.
— Ты так долго терпела боль и страх ради одобрения моей ебанутой сестры, — прошептал Ваас, проводя большим пальцем по моей щеке.
В черноте его глаз я разглядела раздражение и печаль.
— Потерпи теперь ради меня. Окей, belleza?
Он долго смотрел в мои глаза, пытаясь найти в них смирение и сострадание. Но там была лишь пустота — я без эмоций смотрела сквозь пирата, пока и вовсе не опустила глаза, прикрывая их. Пусть Монтенегро думает, что хочет. Я не желала ни видеть его, ни слышать его голос.
Когда мы остались наедине с Антонио, я вновь почувствовала страх: все же, Ваас был единственным человеком, который мог как угрожать мне, так и защитить, но сейчас он добровольно отдал меня на растерзание своему подчиненному, а я даже не знала, что меня может ожидать. Я стояла напротив, прикрывая руками обнаженную под тканью грудь, и старалась делать вид, будто его хитрая ухмылка из-под махнатых усов нисколько меня не пугает.
Это был невысокий, подкачанный мужчина, на вид ему было под шестьдесят, а может, его морщины на лице были последствием не возраста, а дурных привычек. Помимо длинных кучерявых волос, у Антонио была густая темная эспаньолка, уже наполовину поседевшая, и подсознательно я не могла не сравнить ее с эспаньолкой Вааса, ведь вторая, как бы тяжело это ни было признавать, была куда привлекательней хотя бы засчет своей ухоженности. Голос и испанский акцент у этого пирата чем-то напоминали мне предсмертные хрипы умирающего тюленя — другими словами, от одного только слова, произнесенного пиратом, хотелось заклеить ему рот скотчем. Но, очевидно, я была не в том положении, чтобы это сделать.
— Босс сказал, что вы себя плохо вели, милочка…
Антонио толкнул меня вглубь комнаты, и я послушно прошла вперед. Ко мне он обращался исключительно на «вы» и на слабом русском. На кой черт ему нужно было ломать свой язык, если он мог свободно говорить по-английски, как делал это с Монтенегро, мне было не ясно, но в той атмосфере, где я находилась, каждое неправильно произнесенное пиратом слово и испанский акцент заставляли мое сердце колотиться от волнения.
— Придется, милочка, приподать вам урок.
Антонио подвесил мои связанные запястья за какой-то крюк, торчащий из потолка, из-за чего мне всю последующую пытку приходилось стоять на носочках. Не хочу даже думать о том, каково здесь было висеть пленникам невысокого роста — если Антонио всерьез подвешивал их к этому крюку, то у тех, скорее всего, кистевые суставы вылетали к чертовой матери. Когда я оказалась в таком положении, пират не на долго отлучился, а когда вернулся, в руках у него было ведро ледяной воды, которую он без лишних слов вылил на мою спину и бедра. Это было сделано для того, чтобы ткань прилипла к моему телу и я лучше прочувствовала последующие удары кнута. И, чего уж отрицать, для того, чтобы утолить желание этого ублюдка поглазеть на мои изгибы, просвечивающие через тонкую мокрую ткань…
***
Когда железная дверь громко захлопнулась за Антонио, я услышала приближающиеся неспешные шаги главаря пиратов. Я еще не успела толком отдышаться после всего пережитого ада, когда ощутила тепло у своей спины, исходящее от чужого тела.
