по моему лбу. Дает имена пишущей машинке, машине, стульям. Мы хотим связности.
Она была частью этого бомжатника, она была сложным ребенком, качалась на кресле рядом с окном. Занавески из желтеющей тюли. Шоссе, поднимающееся над затопленной равниной. Белые крылья сороки. Формальная красота черного хода. Возраст человека лучше всего виден по обратной стороне его ладони. Увядающие фуксии мешают идти. Крытая красным крыша. Я неспособен найти именно ту соломенную шляпу. Протобульон. Кусочки ананаса. Заначка хранится в шкафу, упакованная бабушкой в тени маленького окна, позади крючка для пальто тяжелого от старых шнурков. Они сказали, он загремел в тюрьму, смылся оттуда, прикатился туда, открыл стрельбу. Мутная история, столь же бессмысленная, сколь и длинная. Синее пламя. Западные фильмы. Рыбацкие птицы с кольцами вокруг шеи, мешающими им глотать, удерживающими добычу. Утро понедельника. Нужное мне слово: «шампунь». Кошка дремлет под колесами припаркованной машины. На ее лобке было совсем немного волос, светло-коричневых. Я плавал в чистом бассейне. Играть с зажигалкой. Бесконечная экспансия. Мы ехали сквозь поля артишоков. Здесь не дрожат от страха – трепещут. Женщины, пахнущие аммонием, садились в автобус. Эти эмоции были предложены. Ноги, делайте то, что должны. Зеленоватый оттенок дерьма. О грамматическом анализе имен. Мгновения возвращаются, но мысль утрачена. Темно-коричневые плавучие дома, прибитые к берегу отливом, – люди зависают на крышах, играют на дóбро, на варгане, на двенадцатиструнной гитаре – только для того, чтобы снова поплыть, когда закат отразится в воде Ричардсон-бей. Нужно место, чтобы распределить события разума. Проза подобна саду. Твердый предмет. Какая-то желтая жижа жарится на воке: бобы, паприка, тофу, пророщенная фасоль. Старая катушка кабелей, превращенная в стол. Нормальный дискурс. Из инструментов предпочтительна перкуссию, она дискретна. Опиши всё это в зеленом блокноте. Тапёр. Автоматические жалюзи. Интерес – это то, что ты навязываешь. Телевидение пятидесятых. Эволюция почтового ящика. Решительный отказ воспроизводить скучную рутину стиха. Поджопник на удачу. Чешуйницы, колорадские жуки. Решительный сентиментализм, воспринятый как дескрипция. Его друг забыл ее сандалии. Тигровый бальзам. Мы остановились, чтобы выпить горячего шоколада со взбитыми сливками и обсудить сицилианскую защиту. Книжка коротких стихотворений, которая должна быть названа «Запасные части». Ароматные полотенца. Ментальная система раннего утра. Тенор-сакс – это оружие.
Мы стояли или сидели на доске, разрезали апельсины на дольки, наблюдали за четырехмачтовым тюремным судном, пересекавшим залив. История о линолеуме. Горькие дни Боба. Центральная библиотека серела гирей в белесом дожде. То, что должно быть принято в качестве неинформативного, – решения, которые мы принимаем каждый раз, когда пересекаем улицу. Узел – это еще не канат. Много усердия, мало мысли. Мне не хватает сине-серых цветов осени западного побережья. Морской огурец. Ночь на пляже, костры освещают поселения песчаных мошек, доски для серфинга, торчащие вертикально, словно щиты древних кланов. Можно предложить, например, включение чего угодно. Подзаголовки рассеивают внимание. Старые фразы, кажущиеся новыми, предполагают совсем иные цели. Ты просыпаешься от качания волн, испытывая новый прилив внимания каждый день. Такие стихотворения словно краеугольные камни в поисках памятника. Упомяни о сексе, о плоде, сладостях, городах, книгах, кинематографе или геологии. Мертвящая ассоциация с ларинготрахеобронхитом. Линии на полях. Пропущенный мяч. Пусть капают свечи, воткнутые в старые пустые бутылки вина, канистра, полная монет. Вторник, полдень. Часы говорят с нами своим тик-тик. Яичная скорлупа в цветочном горшке (кальций). Молодая медсестра в синих солнечных очках посредством едва заметного перераспределения веса, смещения гравитационного центра движется впереди высокого темнокожего студента, по-восточному хрупкого, чтобы раньше него погрузиться в автобус, прежде чем все сиденья будут заняты. Пятна плесени на старом кофе. Туалетные привычки доктора Уильямса. Трактовки вербальной формы не касаются их объектов. Есть ли у копья форма? Опухоль давит на хиазму зрительных нервов. Утренняя сирена, предупреждающая о тумане. Услышал «надень майку» как «сёстры-гавайки». Проснувшись, но пребывая в кровати, я слушаю, как проезжают машины, хлопают двери, пролетают птицы, играют дети – всё это первые звуки дня. Голуби изливаются из-под карниза. Суррогатная информация. Необходимость и контингентность. В конечном счете царапины покрываются коростой. Это будет влиять на твое эго несколько дней. Шум воды в трубах. Мы не можем заклеймить в нашем сознании эти разнообразные модальные печали понятием аналитичности. Картонная коробка, набитая свитерами, наверху книжного шкафа символизирует Дом. Дети, катящие магазинную тележку вниз по улице. Порванные шнурки. Фразы ничего не обозначают. Бедлингтоны изначально были выведены для того, чтобы охотиться на крыс в угольных шахтах, потом их стали разводить для представлений. Мороженое с виски. Кофеиновые анжамбманы нервной системы. Тренировка китайским огнем. Внимание – это всё. Написав белые линии. Небо, наполненное вертолетами. Выебанный в мозг. Он знал, как держать плуг, пахать. Там, за бухтой, всегда был Окленд. Поскольку накопление неосознанно, мы ходим кругами в раскаленных комнатах с закрытыми окнами, постепенно становимся тяжелее, толще и медлительнее, пока наконец не отказываемся, не сбрасываем, не срываем шляпы, белые пальто с широкими отворотами, муфты, черные рубашки и белые галстуки, пока мы стоим, руки в бока, в белых поясах, прозрачных сетчатых футболках, на ногах сандалии.
Э – для Эдгара. Дождливый день в середине июня. Вечер пятницы. Как можно надеяться понять, что такое проза. Интенциональность бритых затылков. Гамелан – это вовсе не просто. Смахнуть пыль с барабанов. Очень хочется чихнуть, но рот забит бананом. Ты сочишься. Звучат «Modal rounders». Каждое слово – текуче, странно, метафорично, орнаментально, по-новому чеканно, затянуто, конвенционально или изменено. Между телевизором и кроватью была обитая металлом доска, на который водружены опустошенные наполовину бутылки пива. Нарвал, я противостою тебе. Последовательность объектов, явившихся ему силуэтов, по-видимому, такова: караван феллахов, цирк, верблюды, тянущие повозки с тиграми в клетках, отделанные бахромой коляски, ручные страусы в смешных шляпах – все они медленно перемещаются вправо к исчезающей линии горизонта, обозначенной пальмовым деревом. Отвергнуть связность. Я хотел рассказать тебе сказки корпии. Лопнувший арбуз на дороге. Металлический шлак. И мы нашли монетки в мошоночной сумке. Неспособность прочесть книгу, сколько бы времени на это ни отводилось, сколько бы ни увиливал, только под угрозой. Утомительный сон о болезненном газе. В способности прочертить вертикальную прямую скрыта власть. Прямая – это не образ. Философы не только постулируют. Маленькие дети толпятся на пороге. Это было тогда, когда мой нос начал шелушиться. Аксиология, или Ценностные Системы – вот что я видел. Стало известно. Время для него было реальным, но не линейным, скорее оно было ощущением тяжести, падения вперед с некоего обрыва, на сотню футов выше поверхности долины, где мелом были прочерчены концентрические круги, с ускорением, наблюдаемым при отсутствии веса. Посмотри на эту белую комнату, наполненную сочными детьми. Косточки персиков. Пересадочная станция. Когда я, сидя на корточках, переворачивал ракушки и
