некогда окружавшего зимовку, они засыпали землей. Далеко от дорог и аулов, в густой чащобе низкорослого жингила и серебристого лоха, между которыми довольно травы для лошадей, стояла зимовка. Но теперь с приближением белых Абен решил оставить ее.
В помещении было тепло. Посередине комнаты ярко пылал костер. Джигиты тесными группами расположились вокруг на охапках сена. Кто приводил в порядок сбрую, кто проверял и чистил оружие, кто просто отдыхал. Рядом с Махамбетом сидела Санди и задумчиво глядела в огонь. У входа на тростниковой циновке Жумаш свежевал овцу. Продвигая кулак, он точными и резкими движениями отделял кожу от туши; рукава серой рубашки были засучены, измазанные жиром мускулистые руки джигита тускло блестели. На лбу его был виден узкий и длинный, от виска до виска, шрам. Недалеко от Жумаша сидел сгорбившийся Кумар. Шумно хлопнула дверь. Зашел погреться кто-то из джигитов, охранявших коней, перебросились словом-другим. И снова стало тихо.
Абен с перевязанной головой полулежал у стены. Рядом с ним сидели Хамза и Нургали. Они что-то негромко обсуждали, и лицо Нургали выражало досаду.
Было что-то торжественное и волнующее в этом спокойном ожидании похода, в неторопливых движениях и негромком говоре джигитов, в грустном молчании Санди, даже в полыхании костра. Чуть слышно пророкотали струны домбры… Хамза заметил, как вздрогнул задумавшийся Абен.
Громче ударили пальцы по струнам. Худощавый, бледнолицый парень с перевязанной головой приятным густым голосом запел песню.
— Это Акжигит, — сказал Хамза, обращаясь к брату. — Из аула Адайбека. Помнишь, мы проведали его отца перед смертью? Лукпаном звали…
Нургали кивнул и с любопытством посмотрел на Акжигита.
Полная мужества и любви к своей земле, взлетела песня, набрала силу; она была под стать этим смелым джигитам, поднявшимся на борьбу. Песня была о них самих…
Как любовь мне доказать свою?..
Хочешь, как звезда, сгорю в бою?
Лишь взлетела б, радости полна,
Песнь в печально-песенном краю…
Дверь открылась и закрылась на этот раз бесшумно, пропустив в комнату двух стариков. От дуновения ветра пригнулось и выпрямилось пламя, осветило глаза джигитов, замерцало на стволах прислоненных к стенам винтовок, выхватило из темноты белые повязки… Мягкий девичий голос Санди вошел в мелодию. Джигиты пели. Мудро вторили им струны домбры…
За годами пусть пройдут года,
Голос мой запомни навсегда.
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…
Абен приподнялся и повернул голову к Хамзе.
— Нет, не имеем мы права подвергать ее жизнь опасности, — сказал он тихо.
Хамза увидел в его больших карих глазах затаенную боль и понял, что Абен опять вспомнил свою семью.
Санди была беременна, и сегодня Абен высказал Махамбету свое беспокойство. Наступает зима. По предсказаниям стариков, она будет небывало суровой. Исход утреннего боя может изменить многое. Санди лучше всего жить у сестры. Нургали отвезет ее к Нагиме. Но Махамбет промолчал в ответ на его предложение.
— Мы не имеем права их разлучать, — тихо возразил Хамза. — Пусть решат сами.
— Война не для женщин, — отозвался Абен, нахмурясь.
Нургали сидел молча.
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…
— Такое ощущение, будто я остался в стороне, — проговорил Нургали, когда стала затихать песня.
— Сам не ценишь себя, — Абен живо повернулся к нему и сморщился от боли. — Без тебя мы бы из Акшатау не унесли ноги. — Слова Абена прозвучали сердито: — Почему вас, молодых, так и тянет в самое пекло? Ты же не бездельничал!
— Я разве сказал, что хочу остаться в Тайсойгане? — возразил Нургали. — Приставили к Мухану, был при нем. Вот только объясни это женщинам и старикам, — улыбнулся он. — Тычут в меня пальцами и ругаются…
Абен и Хамза невольно рассмеялись.
— И сейчас ругаются? Или уже убедились, что ты другой? — спросил Хамза.
— Вот привезу винтовки…
— Да, постарайся доехать сегодня же, — перебил его Абен, посерьезнев. — И будь осторожен. Возьмешь двух джигитов с собой.
— Вы выедете сразу после боя?
— Да, — Абен кивнул головой, — если не случится что-нибудь непредвиденное. Не вовремя подцепила меня пуля. — Он вздохнул и снова вернулся к разговору, который они с Хамзой вели здесь весь этот вечер. — Тебя мне учить нечему, Хамза. Уклоняйся от крупных боев, теперь вас мало.
— Здесь привычное дело. С привычным врагом, как говорится, и сражаться легче. Сложнее там, в аулах…
Нургали отметил, что брат изменился за эти два месяца, стал более сдержан. Чувствовалось, что в отряде многое зависит от его мнения. Абен, разговаривая, все время обращался к Хамзе и непременно прислушивался к его советам. Даже по самому незначительному поводу они советовались между собой. Нургали вспомнил свою недавнюю встречу с Амиром и его слова о том, что волостной управитель Нуржан считает Хамзу опаснее Абена. А ведь Мухан уверяет всех, что Абен сильнее Хамзы! Управители, в сущности, рассуждали одинаково: по давней привычке они противопоставляли Хамзу и Абена друг другу. И ошибались. Опасным для них, пожалуй, было единство Абена и Хамзы, их дружба.
После ужина Хамза встал и громко отдал приказ:
— Джигиты, выступаем! Пора!..
Махамбет и Санди подошли к Абену.
— Санди поедет к Нагиме, — проговорил Махамбет. Абен нежно обнял Санди.
— Это ненадолго, дочка, — сказал он. — Так нужно. — И повернулся к Хамзе: — Ну, в путь!
Через час триста человек на конях ушли в дождливую ночь. На рассвете из кстау выехали еще четверо: Нургали, Санди и два джигита — и направились в противоположную сторону. Они везли винтовки в восставшие аулы Казбецкой волости. В опустевшем лагере, ожидая возвращения отряда, остались Абен и раненые.
В глухую ночь, осторожно обходя кусты чия, пробирались через заросли два всадника. Густой туман глушил звуки конских шагов. Всадники держались друг друга, словно связанные между собой невидимой нитью, и напряженно прислушивались к ночи. Это были Махамбет и Кумар; они ехали разведать численность отряда алаш-ордынцев, стоявшего в ауле Адайбека. Выбор пал на этих джигитов не случайно. Махамбет хорошо знал своих одноаульцев, а Кумар за время последних боев сблизился с Махамбетом и редко расставался с ним.
Махамбет выехал на какую-то тропу и придержал коня. Оглядевшись по сторонам, повернулся к Кумару.
— Дальше ехать нельзя.
Оба помолчали, прислушиваясь некоторое время. Потом сошли с коней.
— Скоро начнет светать, — проговорил Кумар, запахивая полы чапана. Он надвинул на лоб малахай и, внимательно осмотрев коня, тщательно вытер ему морду рукавом, снял иней с груди.
— Знал бы Адайбек, в какие заботливые руки попал его буланый, —
