ее дом. Куда же ей было идти?
— Она смогла бы устроить собственную жизнь.
— В те времена? Совершенно исключено, — взволнованно ответил он. — Ты этого не понимаешь. Женщины тогда вели себя совсем иначе. Они взваливали на себя ношу, многое терпеливо сносили. К тому же она думала о нас, детях. Если бы она развелась с отцом, то, наверное, сразу вышла бы замуж. Появилась бы вторая семья, наши интересы, вероятно, отошли бы на второй план. Мама не могла так поступить.
Хильда продолжала молчать.
— Нет, она сделала все как надо. Она была святой женщиной. Она следовала своему горькому жребию, не жалуясь, до конца.
— Все же, видимо, не совсем без жалоб, Дейвид, — возразила Хильда, — иначе ты бы не знал так много о ее страданиях.
Его лицо просветлело, и он сказал мягко:
— Да, кое-что она доверяла мне… Потому что знала, как сильно я любил ее. А когда она умерла…
Он смолк и провел рукой по волосам.
— Хильда, это было ужасно! Такие страдания! Она была еще молодой, она не должна была умирать. Это он убил ее — мой отец! Это он виноват в ее смерти, потому что разбил ее сердце. Тогда-то я и решил никогда больше не жить в его доме и сбежал от всего этого.
— Ты поступил совершенно правильно, — согласилась она.
— Отец хотел ввести меня в дело. Это означало бы, что мне придется жить дома, а я бы этого не вынес. Я не понимаю, как может выносить Альфред, как он мог терпеть это все эти годы.
— Разве он никогда не протестовал? — с интересом спросила Хильда. — Ты ведь рассказывал однажды, что ему пришлось отказаться от другой дороги в жизни.
— Да, Альфред хотел идти служить в армию. Впрочем, отец не возражал. Альфред — старший и должен был поступить в какой-нибудь кавалерийский полк. Гарри и я должны были заняться фабрикой, а Джордж — делать политическую карьеру.
— А затем все вышло иначе?
— Да. Гарри прогорел! Он всегда был вертопрахом. Влезал в долги и постоянно оказывался в затруднительном положении. В конце концов в один прекрасный день он сбежал с несколькими сотнями фунтов, ему принадлежащими, оставив записку о том, что конторское кресло не для него и что он хочет посмотреть мир.
— И с тех пор вы больше ничего о нем не слышали?
— Как же! — засмеялся Дейвид. — Даже чересчур часто слышим. Он телеграфирует со всех концов земного шара. Просит денег! Ну, впрочем, и получает их всегда!
— А Альфред?
— Отец заставил его уйти с военной службы и управлять фабрикой.
— Альфред был против этого?
— Вначале он был просто в отчаянии. Но отец всегда мог вертеть Альфредом, как хотел, да и сейчас тоже, я думаю.
— А ты от него сбежал.
— Вот именно. Я уехал в Лондон и посвятил себя занятиям живописью. Отец, правда, ясно дал понять, что на такие пустяки он выделит мне минимум денег, пока жив, но после его смерти я не получу ни гроша. С момента того резкого разговора я никогда больше не видел его, но, тем не менее, никогда ни о чем не жалел. Я знаю, конечно, что никогда не стану великим художником, но ведь мы все-таки счастливы здесь, в нашем доме, где у нас есть все необходимое для жизни… А когда я умру, ты получишь деньги за страховку моей жизни.
Он немного помолчал. Потом ударил ладонью по письму.
— А теперь вот это. Отец просит меня вместе с женой отпраздновать Рождество у него. Чтобы мы однажды собрались все вместе, как одна семья! И что он только задумал?
— А что, он обязательно должен был что-то задумать для этого? — спросила Хильда. — Разве не может это просто означать, что твой отец постарел и потихоньку становится сентиментальным по отношению к своей семье? Такое иногда бывает.
— Возможно, — ответил Дейвид неуверенно. — Действительно, он старый и одинокий… Ты хочешь, чтобы я поехал туда, не правда ли, Хильда?
— Знаешь, я считаю жестоким отказывать таким просьбам. Я старомодна, мой бедный Дейвид. Я верю в рождественское послание о мире и примирении на земле.
— После всего, о чем я тебе рассказал?
— Но ведь все это давно позади, все это пора позабыть.
— Я не могу забыть.
— Потому что ты не хочешь, Дейвид. Или я не права?
Его губы твердо сжались.
— Таковы уж мы — семейство Ли. Годами помним о чем-то, все время думаем об этом, это всегда свежо в нашей памяти.
Тут и в голосе Хильды проскользнуло легкое нетерпение:
— И что, это такое уж хорошее качество, что им можно гордиться? Я не нахожу.
Он посмотрел на нее задумчиво, исподлобья. А затем настороженно сказал:
— Значит, ты не придаешь большого значения верности воспоминаниям.
— Я верю в настоящее, а не в прошлое. Если мы будем пытаться сохранять живым прошлое, то получится в конце концов искаженная картина, и мы будем видеть все в искаженном свете и строить ложные перспективы.
— О нет! Я помню каждое слово, каждое событие тех дней совершенно ясно и отчетливо! — взволнованно воскликнул Дейвид.
— Да. Но вот именно этого ты и не должен делать, милый, потому что это неестественно. Ты смотришь в прошлое взглядом мальчика, вместо того чтобы быть зрелым мужчиной…
Хильда запнулась, она почувствовала, что неумно и дальше говорить на эту тему. Однако речь шла о вопросах, по которым она давно хотела высказаться.
— Я думаю, — сказала она, немного помолчав, — что ты считаешь своего отца каким-то дьяволом. Ты не видишь его таким, какой он есть на самом деле, а представляешь его олицетворением всех зол. Когда ты снова увидишь его сейчас, то поймешь, что он просто человек, жизнь которого прошла небезупречно, но именно потому он и человек, а не какое-то чудовище.
— Ты не можешь меня понять. Как он обходился с моей матерью!…
— Бывает такого рода покорность, такого рода слабость, которая будит в мужчине самые низменные инстинкты, а решительность и мужество могли бы сделать его совсем другим человеком.
— Не хочешь ли ты сказать, что моя мать сама была виновата?
— Нет, конечно, нет! Я убеждена, что твой отец обходился с нею очень плохо. Но супружество — очень странная и сложная штука, я сомневаюсь, чтобы кто-то со стороны, даже собственный ребенок, имел право судить о нем. Кроме того, твоя ненависть все равно уже не поможет твоей бедной матери, ведь все уже в прошлом, остался только старый больной человек, который просит, чтобы ты приехал на Рождество.
— И ты хочешь, чтоб я выполнил эту
