её знакомый Семёныч, который всегда приходил к нам во двор коммуналки и всем там точил ножи на специальном станочке. Поэтому она никогда меня к ножам и не допускала. Здесь же, на этой квартире так не получалось: Семёныч сюда не приходил. А таскать ножи на старый двор было накладно: потому что он приходил тогда, когда ему вздумается, и подловить его у Дуси никак не получалось, поэтому тупые ножи накопились, и она все-таки решила допустить меня до святая святых.
И вот я сидел и точил. И тут в дверь позвонили. Дуся взглянула на то, как я старательно этим занимаюсь, сказала:
— Сиди, Муля, продолжай, не отвлекайся, я сама открою, — и пошла открывать.
Через некоторое время она заглянула на кухню и лицо вытянулось от удивления.
— Муля, быстро иди сюда!
Я торопливо вышел в прихожую, и моё лицо тоже вытянулось от удивления.
Потому что в прихожей я обнаружил… синеглазку! Загадочную синеглазку.
— Здравствуйте, — сказал я, ошеломлённо глядя на неё.
Она смутилась, покраснела и пролепетала:
— Мне… ваш адрес дала… Белла… Извините, что я так нагрянула… что я пришла…
Она в конце совсем смутилась, сбилась и, ломая руки, вообще умолкла, не зная, что говорить дальше.
И тут Дуся сказала категорическим, не терпящим возражения голосом:
— Идите в гостиную и разговаривайте там, а я сейчас принесу чай. С булочками!
Ничего не оставалось, как последовать в гостиную.
— Присаживайтесь, — вежливо предложил я, гадая, с чем она пожаловала.
Синеглазка рухнула в кресло, а я пристроился напротив неё на стуле за журнальным столиком. Буквально через секунду, пока она собиралась с мыслями, в комнату величественно вошла Дуся, которая несла на подносе две чашки с чаем и блюдечко с булочками. Расставив всё на столе, она села на диван. Судя по её монументально-несокрушимому виду, никуда уходить она не собиралась и сдвинуть её с места не сможет даже бульдозер.
— Что случилось, Нина? — тихо спросил я, для того чтобы помочь девушке собраться с мыслями.
Она ещё пуще покраснела и, сбиваясь после каждого слова, начала рассказывать:
— У меня… извините, что я к вам обращаюсь, Муля, но другого выхода у меня больше нет. Такие проблемы, что мы их сами не решим…
— Говорите, Нина. Я вас слушаю.
— Белла сказала, что вы можете помочь! Я понимаю, что вы не должны…
Но она опять сбилась и умоляюще посмотрела на меня.
— Нина, — сказал я, — как я смогу вам помочь, если я до сих пор так и не понял, в чём заключается ваша проблема? Выпейте чаю и изложите, пожалуйста, свою проблему.
Нина вдруг зарыдала, уткнув лицо в ладони, плечи её содрогались.
Дуся моментально подхватилась, обожгла меня укоризненным взглядом и унеслась из комнаты. Я растерянно сидел и не знал, что делать и как себя вести — женские слезы это последнее, что я могу воспринимать. Я так растерялся, что не знаю, чем бы это всё закончилось, но тут Дуся влетела обратно, и в одной руке у неё была начатая бутылка коньяка, а в другой — рюмка. Она щедро плеснула коньяк почти до самых краёв и протянула Нине:
— Пей! — велела она.
Нина всхлипнула и взяла рюмочку дрожащей рукой. Обнаружив, что там спиртное, она удивлённо посмотрела на Дусю.
— Я… я н-н-не п-п-пью…
— Пей! — велела Дуся грозным голосом. — Это как лекарство. Быстро пей, залпом!
Нина не стала с ней спорить и хлопнула рюмку коньяка. Дуся моментально подсунула ей яблочко, которое, словно фокусник, вытащила из кармана халата. Нина схватила его, но тут скривилась, закашлялась и быстро запила горячим чаем.
Я подумал, что сейчас её точно развезёт. Чтобы дать ей немного прийти в себя, спросил у Дуси:
— Дуся, а почему ты взяла коньяк, а не бурбон? Я же из Югославии привёз хороший бурбон.
— Ой, да ну его к чертям, бурбон этот твой, — проворчала Дуся. — Я его пробовала — шмурдяк шмурдяком, наш самогон и того лучше.
Нина слабо улыбнулась. Коньяк подействовал, да ещё запитый горячим чаем, и она явно начала расслабляться. Я посмотрел на неё и сказал:
— А теперь рассказывайте.
Она опять вздохнула и начала рассказывать.
От её рассказа у меня глаза полезли на лоб, по-моему, у Дуси тоже.
В общем, ситуация оказалась такова. Вот эти странные соседи, Августа и Василий, были потому странными, что они были немцами, этническими, поволжскими немцами. По сути, после войны к немцам отношение было, мягко говоря, не очень восторженное, причём даже к тем, которые поколениями жили у нас, и к Германии вообще никакого отношения давно уже не имели. Но была война. И вот и сидеть бы им сейчас тихо где-нибудь за Уралом, не поднимать головы и не высовываться, но…
Но у них случилась такая ситуация, что сын Августы и Василия, и заодно муж Нины, очень сильно заболел — онкология. И его пришлось везти аж в Москву. И всё это время он лежал в больнице. Поэтому они и были вот такие пугливые — всего опасались, старались не контактировать с людьми, постоянно исчезали. Это они бегали в больницу и по очереди дежурили там. Нина специально даже поступила в какое-то ПТУ, чтобы дали комнату в общежитии, и чтобы ей было где проживать, а Василию и Августе кто-то из знакомых (тоже не очень честным путём) дал эту комнату. Временно. И поэтому они там жили на птичьих правах и всего боялись.
А самая первая пьянка и шум у них были, когда первые результаты после химиотерапии были положительными, — это они так обрадовались и отпраздновали. А потом, когда всё опять ухудшилось, они снова стали бледными тенями.
Так рассказывала Нина.
Я слушал, и мне было их очень жалко. И с другой стороны, она мне нравилась как женщина, но я ещё тогда сразу понял, что у нас ничего не получится.
— Муля, я вас очень прошу, ему нужно лекарство, — и она протянула листочек, на котором было написано название. — Но его достать у нас невозможно. А у вас, Белла говорила, есть связи за границей. Они его производят вроде как в Чехословакии. Можно ли как-то попробовать его достать и перевести? Мы очень надеемся, что, может быть, хоть оно поможет…
Она опять зарыдала.
— Я постараюсь вам помочь, — пообещал я. — Не говорю, что стопроцентно получится, но сегодня же…
