спать в комнату вместе с Зосей.
* *
*
Семен Айзман передал Анатолию Сабинину о намерении Клары заняться пропагандой среди папиросниц.
Мастеровые посовещались о том, как лучше организовать это дело, и на другой день в обед они вместе заявились в табачную фабрику Асмолова. У Сабинина здесь были знакомые, которые больше всего могли помочь осуществить их намерение.
Они вызвали из машинного отделения слесаря, нескладного, сутуловатого, но заговорщически настроенного парня Козлова.
Товарищи посвятили его в цель своего прихода, спрашивая, как наиболее удобно собрать работниц.
Парень, поняв чего от него хотят, долго сопел, хмыкал, хватался за голову и нечленораздельными междометиями сам себя и товарищей убеждал в том, что это сделать можно и необходимо.
— Но как же? Бабы — это ведь нация! На массовку? Ни за что на свете: стирать им надо. В кружок? Лучше с кавалерами в Заречной погулять... А про социал-демократов слушать хотят, как пить дать, все до одной, потому что сами ждут не дождутся, как бы стачечку устроить. Вот если бы в обед, да в старой сортировке занятия с ними начать. Но там эти хвостошлепки танц-класс целый развели. Фу ты, чорт возьми, ничего не придумаешь!
— Да ты говори толком, при чем тут танц-класс? Можно что-нибудь сделать здесь или нельзя, — рассердился Анатолий.
- Как же нельзя, если б было можно! У нас есть комната, возле столовой, где раньше была сортировка. Сюда ходит, кто хочет. И посторонние приходят, приносят обед, и подруги, и ухажеры к папиросницам шляются. Сортировка пустая. Но сюда повадились девки; как только обед, вскакивают целой оравой и начинают прыгать — учатся танцовать. Вот и попробуй тут кружок устроить!
Сабинин, как и Семен, с нетерпением слушавший путанные объяснения товарища и решивший уже было что они зря пришли, вдруг заинтересовался, последними словами рабочего.
— Есть комната, — вспыльчиво сказал он, — можно организовать несколько кружков и. ты не знаешь, как вывесть танцы в твоей сортировке? Повесь над комнатой фонарь, вот и все... Тогда, что хочешь, то и делай в комнате. Для танцев уж не пойдут туда.
— Какой фонарь повесить?
— Не знаешь...— Сабинин многозначительно посмотрел на уставившегося на него взглядом Козлова...— На Сенной какие висят?
— Фонарь? Гы-гы-гы! Вот ловко придумал. Сейчас пойду, устрою им это. Завтра в обед можно приходить заниматься. Я соберу наших мастериц.
— Значит, слушай: завтра в обед сиди возле ворот, и жди меня. Если меня не будет и придет девушка интеллигентка и скажет, что хочет поступить в сортировочное отделение, рекомендует Сабинин — это пропагандистка и будет. А чтобы она тебя сразу увидела, ты одень фуражку козырьком назад, будто дурака валяешь.
— Хорошо.
Семен, непосвященный во все тайны жизни городских окраин и не понявший почему так быстро все устроилось из-за какой-то пустяковой вещи в виде фонаря, обратился к Анатолию.
— Какой фонарь он пошел вешать там, чтобы заставить комнату освободить?..
Анатолий усмехнулся.
— Он знает в чем дело. Это средство против девичьего легкомыслия. Валим в мастерские.
Товарищи отправились, спеша возвратиться в цеха.
Тем временем кривоногий Козлов орудовал возле столовки. Он откуда-то из машинного отделения притащил дворовый висячий фонарь. Стекла его он обклеил красной прозрачной бумагой, употреблявшейся для подкладки в „картузы“ табачных пачек.
Затем, приготовив лестницу, гвоздь и молоток, он улучил минуту, когда в коридоре столовой, где находилась и заброшенная комната, не было никого, кто ему мог бы помешать и прибил символический источник света над входом в комнату, где в самом деле несколько девиц под собственный напев разучивали фигуры кадрили.
На все это усердствовавшему с самым злоехидным рвением рабочему потребовалось не более двадцати минут.
После этого он направился в столовку, разыскал одну и другую распропагандированных девиц и поручил им сделать остальное.
Те, узнав в чем дело, расхохотались от выдумки своих организаторов и быстро направились к танцующим.
Они фыркнули, взглянув при входе на фонарь, но, открыв двери, притворились возмущенными.
— Девочки! Мы танцуем, а мужчины, смотрите, что сделали: повесили фонарь. За заведение считают комнату. Повесили над дверями, как в домах терпимости...
— Где повесили? Где?
Выглянувшие за дверь запыхавшиеся работницы, отпрянули из комнаты в коридор, убегая, как от нечистой силы, от позорного фонаря.
— Нахалы! Негодяи! Танцовать нельзя!
Но те, кому этого только и нужно было, торжествовали. Теперь можно было поручиться, что танцовать в комнату больше ни одна девица не заглянет.
На другой день здесь начала систематически вести свои беседы Клара с теми работницами, у которых не было времени, чтобы посещать кружок.
Ее время от времени провожал с фабрики и на фабрику Анатолий, который, кроме того, помог сойтись ей с папиросницами также у Кушнарева и на фабрике Асланиди. В короткое время Клара Айзман сумела организовать значительную женскую группу работниц. Анатолий делал все, чтобы эту работу Клары сделать возможно более успешной. На этой почве у него участились встречи с девушкой. Они сблизились.
С этого времени у молодых людей возникла потребность видеться иногда и для того, чтобы прогуляться вместе. Раза два Анатолий позвал Клару с другими товарищами кататься на лодке, после чего юноша обычно провожал девушку домой. Встретил их однажды случайно вдвоем отец Сабинина. Этого было достаточно, чтобы старик уязвил младшего сына, когда тот возвратился домой, ехидным вопросом:
— Что, на жидовке жениться задумал? Гулять со студенткой начал?
Анатолий, уже ожидавший атаки в этом роде, побледнел, повернулся к отцу и с стиснутыми кулаками сделал к нему два шага.
— Ну... говори: откажешься от своих слов?
Он схватил отца за руку. Тот сразу присмирел.
— Сынок! Твоя сила! Не подымай руки на отца. Как отцу, разве мне не обидно, что вы живете по своей воле? А для вас отец черносотенец и больше ничего!
Анатолий опустил руку, на минуту у него шевельнулось чувство жалости к старику. — Не мешайся не в свое дело,— хрипло бросил он, — к нам теперь все идут, и она пришла; Довольно!..— И махнув рукой, он ушел из дому.
XVI. ВАЛЫ ПОДНИМАЮТСЯ.
В толще рабочего класса всей страны заволновались токи неведомой и сильной энергии. Пролетариат оказался насквозь проспринцованным лозунгами социализма и политических свобод. Комитеты, кружки и районные ячейки подвижным и мощным костяком начали шевелить все тело рабочих масс и окраинного городского простолюдья. Угнетенные слои начали выражать свои симпатии революционному подполью так безоговорочно, что заволновались и лишились уверенности в прочности. старого
