народ выступит сам. Тогда и дружин никаких, мол, не нужно будет...
— Чорт их знает, увидим! И большевикам и меньшевикам придется одинаково прыгать, как начнется мордобой... Давай спать.
Разговор оборвался, по Анатолий не переставал думать.
День демонстрации был приурочен ко дню первого мая заграницей, хотя по русскому календарю была еще только середина апреля. К этому времени жандармы и полиция вообще уже по традиции готовились к какому-нибудь выступлению рабочих.
Но теперь охранное отделение, благодаря почти открытой подготовке революционеров, знало час выступления рабочих и план действия подпольной организации.
Так как решающим должно было быть выступление рабочих железнодорожных мастерских, то против них и приготовилась жандармерия и казаки.
И вот утром в одиннадцать часов в мастерских раздался условленный тревожный гудок, призывавший рабочих к выходу на улицу.
Ворота мастерских открылись.
Около десятка кружков, возглавляемых Ильей Сабининым, Петькой-Музыкантом, Качемовым, Карпенко и несколькими новыми приверженцами революционной борьбы из рабочих образовали немедленно возле проходной будки ядро.
Их окружили массы рабочих из цехов.
Ждавший уже заранее выхода рабочих агитатор — комитетчик Емельян — произнес краткую речь.
И затем толпа тронулась.
Выступили на демонстрацию уже не заговорщики и случайно собравшиеся на улицу разнородные элементы города, а коренные рабочие.
Кузнецы и литейщики вышли, как были, в дырявых фартуках. Слесаря в синих тужурках с циркулями и складными желтыми линеечками метров в карманах. Токаря и строгальщики по большей части сгорбленные и сутулые. Инструментальщики и механики — стройные и молодые.
Все пылали намерением выйти в город и там слиться с толпами рабочих и работниц других заводов и фабрик.
Тут был теперь и Цесарка, все еще работавший в механическом цехе, и его монтер Осадчий. Молоденький Эдуард, с которым Анатолий когда-то бегал к гудку просигнализировать начало стачки, и степенный, не отстававший от товарищей Скляров.
Моргай, с почесывавшимися руками, то и дело кого-нибудь затрагивал из товарищей и выглядывал вперед.
Демонстранты, прежде чем попасть на улицу поселка и по ней, мимо вокзала, пройти в город, должны были еще выйти со второго наружного двора, в котором были огорожены большой линией заборов приемный покой, главная контора, столовая, новые цейхгаузы, подъездное шоссе и линия.
Когда массы рабочих вывалили за ворота этого наружного двора и направились вниз, спускаясь по улице к вокзалу, жандармерия, устроившая заранее засаду, решила пустить в ход свои силы и в тылу демонстрантов вдруг показались эскадроны верховых казаков.
В то же время несколько меньший отряд казаков и наряд железнодорожных жандармов пересек дорогу шествию впереди.
Моргай первый увидел казачью шеренгу и синие мундиры жандармов.
— Стой! — крикнул он, — на бойню идем!
Рабочие остановились.
Шеренга бросилась навстречу мастеровым.
Осадчий завопил:
— Товарищи, уходите!
Вслед затем он, как козел, понесся в ближайший переулок и за ним ринулась толпа.
Илья, руководивший движением толпы, увидев, что рабочие бегут, отделился от демонстрантов, вскочил на уличную скамейку и попытался остановить толпу:
— Товарищи, не расходитесь! Товарищи, смело идемте вперед, в городе нас ждут рабочие с других заводов! Жандармов разгоним!
Организованное ядро мастеровых задержалось, но на это ядро уже бросились жандармы, в то время, как казаки погнались за убегающей толпой, полосуя всех, кого догоняли, нагайками.
Группой жандармов предводительствовал садический полковник Иванов, не раз устраивавший избиение арестованных. Эта группа очутилась около знаменоносцев. Раздались выстрелы. Один из стоявших в кучке рабочих упал убитым. Теперь дрогнули и знаменщики. Ядро ринулось в разные стороны.
Илья, убедившись, чт о шествие разгромлено, бросился вслед убегавшим товарищам, но ему моментально несколько жандармов пересекли дорогу, один вахмистр оглушил его прикладом револьвера, и мастерового схватили и стали наносить ему револьверами побои. Иванов скомандовал вахмистрам что-то и те, не переставая бить сопротивлявшегося и кричавшего Илью, поволокли его прочь. Следом за ними, пыхтя и оборачиваясь на опустевшую улицу, пошел и полковник Иванов.
Анатолий Сабинин увидел нападение казаков и жандармов только тогда, когда уж стала разбегаться толпа.
Не успел он сообразить, что происходит, как вокруг него все опустело. Инстинктивно он ринулся тогда вперед к ядру, но и первые ряды ядра вдруг побежали ему навстречу. Анатолий, чуть не сбитый с ног стариком Соколовым, оглянулся, увидел невысокий забор двора какой-то пекаренки и моментально перемахнул через него, прежде чем кто-либо из жандармов успел это заметить.
Анатолий попал на ряд каких-то бочек, стоящих вдоль забора.
На секунду он, прежде чем спрыгнуть с них, посмотрел что делается на улице.
В то же мгновение он возбужденно схватился за верхний край забора, так что тот подался под его руками. Он хотел обратно выскочить на улицу.
Он увидел, как жандармы обрушились на Илью и по команде красномордого полковника поволокли его, избивая, за собою.
Илья кричал. Вблизи было пустынно. Казаки гарцовали вверху улицы и в переулке. От них убегали рабочие. На опустевшей улице валялся убитый. Было поздно что бы то ни было делать.
С застучавшим, как молот, сердцем Анатолий проводил взглядом удалявшихся со своей жертвой победителей, соскочил с бочки и оглянулся.
Сзади было несколько домиков и дворов завешенных бельем, с выставленной наружу из-за отсутствия сараев утварью. За происходящим на улице следили жильцы пролетарских домиков, крича от негодования и сокрушенно ахая вместе со своими женами.
Анатолий перепрыгнул еще через один и другой забор и оказался в переулке, по которому быстро направился домой.
Нужно было спрятать книжки, какие были дома, и приготовиться к обыску.
* *
*
Полный ничем не сдерживаемым клокочущим возмущением, Анатолий вошел домой. Не глядя ни на оклеивающего за столом церковную книгу отца, ни на возившуюся возле печки мать, он быстро начал доставать из-под постели Ильи брошюрки и книжки и начал их бросать в печь.
Его поведение обратило на себя внимание родителей.
— Что, достукались? — вспылил дьячок, — дошла очередь и до вас, шибенники?..
Старый псаломщик догадался, что с сыновьями что-то случилось, но он думал, что происходит одна из обычных у сыновей тревог.
Анатолий, и без того кипевший уже, больше чем следует, медленно повернулся к отцу.
— Ты и теперь будешь радоваться! Радуйся! Илье жандармы проломили голову и поволокли сдыхать в участок... Свинья, а не отец.
Анатолий отвернулся, продолжая обшаривать тайники сидения, ящиков с книгами и уголков за иконами, где Илья прятал адреса явок пропагандистов и организаторов кружков.
Пораженный сообщением, псаломщик, как истукан, уставился на сына.
— Ильюша мой, Ильюшечка, — взвыла Николаевна, уронив кастрюльку. — Что же они с тобою сделают? Сыночки мои! Вы же меня губите? Что я буду делать с таким
