тексту жалобы может сложиться впечатление, что отношения Сеита Шабина с местными властями были совершенно ледяными. Однако есть и источники, создающие совершенно иное впечатление. По данным В. Н. Разгона, в 1774 году именно благодаря хорошим отношениям Шабина с государством тюменские чиновники зарегистрировали рыболовные права, выступавшие обеспечением займа в 110 рублей, как его вечное владение1380. В июле 1775 года тюменская канцелярия передала Сеиту Шабину 10 десятин пахотной земли, брошенных приезжим калмыком1381.
В своем прошении Сеит подчеркнул, что не будет препятствовать своему домочадцу, желающему принять крещение. Это ставит вопрос о духовной жизни Сеита Шабина. Где именно в широком спектре различных исламских течений, распространившихся в Евразии в раннее Новое время и находившихся то на подъеме, то на спаде, можем мы расположить верования и обряды, которых придерживался Сеит Шабин? До какой степени он следовал учению накшбандия, которое происходило из Бухары и, судя по всему, господствовало в Западной Сибири? Мы не можем дать сколько-либо полноценный ответ на этот вопрос, но тот факт, что он назвал своего сына Сулейманом, указывает, что он не стремился ассимилироваться в русском обществе. Случай, произошедший в 1769 году, может стать еще одной подсказкой.
Будучи старшиной, Сеит Шабин был обязан докладывать российским властям о конфликтах в татарско-бухарской общине1382. Надзор за религиозными практиками тоже входил в его обязанности. В 1769 году, когда близилось время урожая, Сеит Шабабин сообщил, что абыз (религиозный глава) Тураевского юрта проявляет небрежение, не принимая мер против некоего муллы Муртаза, который, по словам Сеита Шабина, ведет службу неправильно и лишь называется мусульманином, а на самом деле является мунафиком (лицемером), что еще хуже, чем быть идолопоклонником1383. Нет прямых сведений, что Сеит Шабин как-либо участвовал в миссионерской исламской деятельности, о которой в 1767 году сообщал губернатор Сибири, но его донос на муллу Муртаза заставляет предположить, что Сеит Шабин не знал компромиссов, когда речь шла о духовных практиках1384.
ПОКОЛЕНИЕ 5: СУЛЕЙМАН СЕИТОВ СЫН ШАБАБИН (1762–1768)
Шабабины оставались видной тюменской купеческой семьей в правление Екатерины II. У Сеита Шабина было больше одного сына, были и внуки, но его сын Сулейман – единственный его прямой потомок, информацией о котором мы обладаем. Прожив более ста лет в Тюмени, где они были влиятельными членами общества и время от времени служили в российских государственных учреждениях, Шабабины не ассимилировались; более того, их выбор имен подчеркивает их нерусскую идентичность. Сулейман Сеитов сын Шабабин, сибиряк в пятом поколении, скрупулезно обращался к государству по вопросу беглецов. Кроме того, он путешествовал с торговыми целями. Осенью 1763 года Сулейман и его родственник запросили паспорта для четырех его работников, чтобы те могли провести зимний сезон, торгуя товарами Сулеймана в Оренбургском уезде1385.
В конце августа 1768 года Сулейман Сеитов сын Шабабин отправился со своим рабом и с работником-бухарцем торговать в Кяхту1386. Документы теперь были новые (паспорта), места торговли тоже (Оренбург и Кяхта). Изменилась и сибирская топография: теперь река Иртыш была усеяна русскими крепостями, а в Таре было крестьянское население, которое могло обрабатывать плодородную почву на краю степи, не опасаясь калмыцких набегов. Но на фоне всех этих новых проявлений российского империализма Сулейман Шабабин продолжал жить на землях своей семьи в Тюмени и руководить отсюда торговой сетью так, как более ста лет назад начал это делать его прапрадед.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
История семьи Шабабиных от Московского царства Алексея Михайловича и до империи Екатерины II свидетельствует как о стойкости этой семьи, так и о возможностях, существовавших в российской Сибири в допетровское, петровское и послепетровское время. Государственная политика по отношению к мусульманам варьировалась во времени и пространстве в зависимости от контекста. История Шабабиных не повествует ни о вступлении в русскую элиту и принятии новой идентичности, как это произошло с некоторыми казанскими и крымскими мусульманами, ни об открытом сопротивлении и продолжительной войне, как это было на Кавказе, – эти нарративы находятся за пределами нашего рассказа.
В то время как самые ранние сохранившиеся данные о вовлечении мусульман в Московское государство ограничиваются элитой, в которой военная и политическая лояльность влекла за собой ассимиляцию, в нашей истории представлена другая модель1387. Привлечение в Россию таких мусульман, как Шабабины, не относившихся к элите, в первую очередь объяснялось прагматичными, экономическими целями. Хотя безопасность всегда оставалась важнейшей заботой российских имперских чиновников, и это, разумеется, распространялось и на Сибирь, сибирских купцов-мусульман привечали больше, чем мусульман Кавказа и Поволжья. История Шабабиных и других сибирских бухарцев служит иллюстрацией тех уступок, на которые было готово пойти Российское государство. Бухарцы были интегрированы в сибирское общество и занимали в нем важные позиции, занимаясь частными предприятиями и/или служа государству. При этом они сохраняли отдельную идентичность – как написал один этнограф XVIII века, «бухарцы наши, где бы они ни были, держатся друг друга, и соблюдают чрез то отчизненные свои нравы»1388. Российское государство раннего Нового времени не было проектом по ассимиляции инородцев, что, разумеется, скорее указывает на его прагматизм, чем на его космополитическую натуру. Это уже не является открытием для тех, кто изучает империю в раннее Новое время: специалисты по России все больше признают, что империя, опиравшаяся на православие в вопросах легитимности и престижа, вместе с тем привлекала купцов-мусульман, предоставляя им существенные льготы в своих владениях; как и все империи, Россия управляла разнообразием1389.
Шабабины важны не только как пример имперских подданных в России раннего Нового времени, но и как пример семьи из исламской купеческой диаспоры. И снова в общем и целом больших сюрпризов нет. Во-первых, их история – это история крупного и долгосрочного семейного коммерческого предприятия, которое занималось как торговлей на дальние расстояния, так и региональной торговлей. Во-вторых, настоящее исследование подтверждает выводы тех, кто оспаривает стандартный нарратив о торговле в раннее Новое время, долгое время силившийся доказать, что взлет коммерческого мореплавания стал смертным приговором сухопутной евразийской торговле1390. В-третьих, торговля и религия шли рука об руку. Сибирские бухарцы были связаны с большим миром ислама, связаны своей историей, своими героями и дальними центрами учености. Они ценили свою семейную генеалогию, восходившую к Фатиме, дочери Пророка; они передавали свое наследие и связывали его со священной историей исламизации Сибири, с нарративами, в которых носителями ислама выступали бухарские миссионеры; наконец, они заботились о священных усыпальницах и включали их в свои духовные традиции1391. Благодаря этим усыпальницам
