Я поставила поднос на письменный стол, сдвинув на нем сваленные кучей листы бумаги с переводами пьесы, короткими заметками и обрывками стихов, случайно пришедших в славную вихрастую голову юноши.
— Я знаю, что ты и из-под земли достанешь, так что даже не надеялся.
Просторная комната находилась в каком-то странном беспорядке, будто брат долго и самозабвенно бросался вещами в эмоциональном раздрае. Симпатичные безделушки, засушенные цветы, разбитая ваза у стенки, одежда, лежащая где попало — все напоминало поле битвы, если не с кем-то, то как минимум с собой. Плотные шторы закрывали окна, не впуская свет и сохраняя внутри полумрак, при котором здешний хаос выглядел даже как-то зловеще.
— Ганим, что произошло?
Повернувшись к парню, все еще стоящему у двери, я заметила, что он лишь неловко смотрит в пол, инстинктивно пряча руки в рукава свободного свитера с высоким, закрывающим шею горлом.
— Н-ничего, сейчас все в порядке.
— Гани, что-то случилось, пока меня не было?
— Нет-нет, не волнуйся, давай завтракать, я позже здесь все уберу, что-то совсем всё забросил…
Подойдя вплотную к брату, я крепко обняла его и уткнулась в плечо, закрыв глаза.
— С-софи?
— Ты не хочешь мне рассказывать?
Голос Гани дрогнул, задрожав в моих руках, он обнял меня в ответ и тихо шмыгнул.
— Я… мне просто стыдно…
— Ты думаешь, я теперь могу тебя за что-то осудить?
— Не в этом дело, я… чувствую себя ужасно. Я сам испорчен и порчу всё к чему прикасаюсь.
— Ни разу этого не видела.
— Но Софи…
— Давай присядем, и, если ты захочешь что-то рассказать, я выслушаю тебя.
— Я смогу тебя так же обнимать?
— Конечно, и ты можешь не показывать лицо, если тебе неуютно.
Утянув брата к кровати, я села на край и хотела посадить юношу рядом, но вместо этого он встал на колени, обняв меня и опустив голову. Протянув к нему руки, я начала осторожно гладить Гани по голове, аккуратно перебирая спутанные пряди, пока он собирался с мыслями.
— Я слышала, Давид приходил сегодня.
— Да, я не пустил его.
— Он не навредил тебе?
Брат покачал головой и сильнее сжал руки.
— Мы поговорили, он извинялся за свое поведение, сказал, что, возможно, неправильно понял твое поведение и сигналы.
Прищурившись, я замерла на миг и затем склонилась к юноше ближе.
— Интересно, это какие сигналы.
— Я… не знаю, но он выглядел таким расстроенным, кажется, он правда сожалел и хотел загладить вину.
— И ты поверил?
Гани замолчал, лишь тихо шмыгнув носом. Я не торопила его, продолжив гладить по голове и давая возможность подумать.
— В день, когда я отправился за покупками для тебя, зашел и в книжный. У нас есть старый небольшой ларек в центре, и там обычно оседают самые редкие и необычные книги, привозимые кочевниками. Там же я случайно встретил и Давида, он искал что-то и расспрашивал об этом продавца. Я не собирался заводить знакомства, но буквально пара фраз заставили меня проявить любопытство, он правда очень много знает и коллекционирует очень древние рукописи. Мы проговорили целый день, и я сам не заметил, как мы сблизились.
Рассказ прервал судорожный вздох. Уши парня горели, выдавая его смущение. Взяв паузу, он положил голову мне на руку.
— Я, кажется, влюбился… извини, я не должен тебе это говорить, наверняка это звучит просто ужасно.
— Гани я тебя умоляю, продолжай, нет ничего постыдного том, что тебе понравился не слишком хороший человек.
— Но так случается всегда, Софи, ты правильно тогда сказала, мне каждый раз нравится кто-то отвратительный по своей натуре, и… даже если я этого не хочу.
Плечи брата задрожали, он отпустил меня и остался сидеть на полу, прикрыв ладони руками.
— Я когда впервые признался своему другу, он на следующий же день раструбил об этом знакомым, меня на смех подняли. Я пытался поговорить с ним, узнать, почему он так поступил, но получил лишь презрение. Потом еще отец кричал, говорил, что прибьет меня собственными руками, если я не одумаюсь, что я опозорил его. Впервые видел его в такой ярости. В итоге, я сбежал из дома в ближайший кабак, потратил все деньги, что были с собой, а вернувшись, в спальне встретил Мома. Он напугал меня, угрожая клинком, повалил на пол, сев сверху, твердил, как я ужасен, гадок, извращен, что меня стоит проучить. Начал оставлять порезы. А я… я… был так пьян… не мог контролировать себя, понял, что возбужден, лишь когда брат отшатнулся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Гани сжался сильнее, не в силах продолжить. Стянув одеяло с кровати, я укутала парня и помогла ему лечь ко мне, позволив уткнуться в плечо.
— Думал, что умру от стыда, но мама вовремя ворвалась в комнату, увела Мома, увидев клинок и порезы. То, что со мной что-то не так, она не заметила, хотя, наверняка стоило попросить увезти меня тоже, вдруг ведьма может вылечить и такое, чтобы я был нормальным, продолжил наш род и…
— Братец, сейчас ты говоришь чушь, никто и никак не «вылечит» тебя. Тебя не от чего лечить, и ты не виноват в том, что просто другой. Милый, в твоей реакции нет ничего плохого.
— Но Софи, Давид уже третий мудак в моей жизни, а я искренне верил, что у нас может что-то получится. Боги, мне было так хорошо с ним, и пока мы говорили у двери, я чувствовал, как у меня подкашиваются ноги от одного его взгляда.
— Га-ани…
— Я знаю, он лгал мне очень красиво и изворотливо, и все равно мне хотелось верить, я не представляю, как смог попрощаться с Давидом и просто уйти, не получив хотя бы поцелуй. Эти мысли убивают меня.
Глубоко вздохнув, я посмотрела на потолок и медленно выдохнула. Таких проблем мне еще решать не доводилось, понятия не имею, что можно сказать, тем более зная, о ком убивается мой брат.
— Гани, душа моя, ты очень молод, и рядом с тобой нет наставника, ты совершаешь ошибки, и это нормально. Как видишь, я тоже не блещу сообразительностью, хотя обжигалась достаточно сильно.
— И что же делать?
— Учиться, делать выводы. Если ты… если хочешь, ты можешь встречаться с ним вне дома, но мне страшно представить, что с тобой может случиться.
— И ты не будешь злиться?
— Я понимаю, что тебе сложно найти кого-то, и понимаю твою потребность в внимании и любви, как я могу на тебя злиться? Только прошу тебя, подумай хорошенько, стоит ли оно того, он уже показал свою натуру, и мне кажется от таких людей стоит держаться подальше.
Брат, завернутый в одеяло, словно большая гусеница, вытянулся и поцеловал мою щеку. Он наконец-то показал свое лицо, и красные глаза сейчас не казались такими несчастными как раньше.
— Спасибо, я постараюсь меньше пересекаться с ним, пока заканчиваю перевод. Видимо, мне пока просто не суждено быть счастливым.
— Гани, счастье не заключается в поиске мифической родственной души или любимого партнера, ты и один, даже в отрыве от семьи, можешь быть счастливым. Подумай об этом.
Юноша послушно кивнул и, в последний раз шмыгнув, посмотрел на меня.
— А в чем состоит твое счастье?
Выдохнув, я вновь обратила взор на потолок, рассматривая его так, будто где-то там прятался ответ на вопрос. Я всегда считала, что родив ребенка смогу обрести в нем и родственную душу, и самореализацию. Учить кого-то, показывать мир, узнавать что-то самой, заботиться и поддерживать, рисовать первые каракули вместе с сыном или дочкой — мне казалось это потрясающей жизнью. Лучшей из возможных, даже если что-то пойдет не так, даже если будет сложно, мне хотелось попробовать, я мечтала об этом.
— Черт его знает Гани. Я не вижу у себя будущего, поэтому у меня только одна цель — дожить до него.
— Но как только доживешь, что будешь делать? Если не получится вернуться в свой мир? Может быть ты всё-таки останешься в академии?
— Вариант не хуже прочих, мне интересна алхимия, и, наверно, я так и поступлю, но загадывать подобное сейчас пустая трата времени.
Опустив взгляд на брата, я заметила чуть выглядывающие на его шее синяки и, покачав головой, крепко обняла его кокон.
