меня.
Я кладу руку на плечо парня и наклоняюсь, чтобы прошептать ему на ухо: — Мне нужно выпить.
Отстранившись, я иду обратно к бару, где Эрик перестал петь и сидит на своем телефоне, пытаясь набрать сообщение. Прикусив губу, он поднимает голову, вскидывая брови, когда замечает меня.
— Нам нужно идти, Чарли, прямо сейчас.
Я смеюсь, это только начало ночи, и у меня нет планов возвращаться в пустой дом. Это очень не похоже на Эрика — хотеть уйти рано, если только Лекс не написала ему.
Конечно.
— Знаешь что? Ты можешь идти. Мне и здесь хорошо, к тому же… — я указываю на парня, идущего ко мне, — у меня есть новый друг, с которым можно потусоваться, — если бы Лекс так волновался, он бы уже затащил меня домой. Так что, если вы меня извините, я бы хотела еще выпить, — я зову бармена, и когда он приходит, заказываю поднос с рюмками для окружающих меня людей.
Раз.
Два.
Три.
Бросая их обратно, я начинаю чувствовать себя лучше из-за вновь обретенной свободы с отчаянной потребностью танцевать. Комната начинает кружиться, музыка стихает. Мое тело разражается смехом, пока мои ноги не поддают, и я падаю в объятия.
Я бормочу слова, что-то о том, что я «замужем» и «киска», пока холодный воздух не обдает мое лицо, и все, что я вижу, это чернота.
Тридцать третья глава
Лекс
Она все еще сидит на том же месте, где я оставил ее вчера вечером, прижавшись к оконному стеклу и глядя на задний двор. Тарелка с едой, которую я оставил рядом с ней, так и осталась нетронутой.
В доме жутко тихо, мама забрала Энди на несколько дней, чтобы дать Адриане время поспать, но она не спит.
В моей голове снова и снова повторяется один и тот же кошмар: крики, которые эхом разносились по коридору больницы, когда гудки монитора становились все громче, а врачи вбегали в палату — знак того, что он окончательно умер.
Когда его гроб опускали в землю, я прижался к сестре, которая стояла совершенно неподвижно. Я знал, что теряю и ее, горе было непреодолимым, но она ни разу не заговорила и не проронила ни слезинки. Она была кататонична. Меня пугало, что некогда светлое будущее теперь неизвестно. Я молился каждую ночь, чтобы она вышла из комы. Я не мог потерять свою сестру. Она моя кровь, моя семья, и я хотел оградить ее от боли. Я хотел вернуть прежнюю, надоедливую Адриану, с недостатками и всем остальным. Я хотел, чтобы она рассказывала мне нелепые шутки и смеялась, не дойдя до конца, такие, которые только она находит смешными.
Самое главное, я хочу, чтобы она была матерью для этого маленького чуда, которое бросило вызов всем шансам, чтобы появиться на свет. Если быть честным, именно это причиняет мне наибольшую боль — наблюдать, как ее сын растет с каждым днем все больше и больше. Видеть, как его не принимает его собственная мать. Это была не ее вина — она должна была справиться с этим по-своему. Она потеряла любовь всей своей жизни, и я не могу представить себе ее боль. Я не желаю себе такого, и, решив это, я делаю немыслимое — отстраняюсь от Шарлотты.
На похоронах Шарлотта положила руку на мое предплечье, и я почувствовал, как мое тело мгновенно отпрянуло. Она отстранилась, боль в ее глазах глубоко резанула меня.
Это мой способ справиться с горем, я искалечен внутри, и любовь становится чужим понятием.
Зачем мы любим, если в конце концов у нас это отнимают, и мы остаемся умирать медленной смертью?
Я провожу каждую свободную минуту в офисе, отчаянно пытаясь отвлечься. Если меня там не было, я был в доме Адрианы, пытаясь вернуть ее к жизни. По утрам я провожу время с Амелией, меня гложет чувство вины за то, что я не дома и не разделяю ответственность за нашу дочь, но расстояние делает боль меньше. Шарлотта несколько раз пытается затронуть эту тему, но я просто ухожу от разговора. Она знает, что меня нельзя трогать, и поэтому наши разговоры ограничиваются Амелией и разговорами о погоде.
Через некоторое время Адриана начинает потихоньку приходить в себя, но воспоминания вокруг нее — это болезненное напоминание о том, что она потеряла. Хотя мы видим улучшения, срывы быстро сопровождают ее. Она как будто отказывается жить дальше. Моя мать находится на пределе своих сил, боясь, что ее дочь сделает что-то радикальное, и мой отец в конце концов предлагает ей обратиться за профессиональной помощью. Я знаю, что Шарлотта навещает Адриану почти ежедневно, и именно в эти дни я спешу домой, чтобы переодеться и успеть уйти до ее возвращения.
Пока я сижу в своем кабинете в одиночестве, звуки дорожного движения отдаются эхом. Уже глубокая ночь, сколько времени, я понятия не имею. Тусклый свет лампы — единственное, что освещает комнату. Мой бурбон стоит на столе, маня меня своей способностью стереть кошмар, в котором я живу.
Прошлая ночь взяла надо мной верх, и только по этой причине я знаю, что не могу увидеть ее сегодня. Когда я вижу Шарлотту, одетую в эти узкие, обтягивающие задницу джинсы и этот облегающий топ — этот топ — моя слабость охватывает меня, и моя неспособность побороть ту часть меня, которая хочет ее, ту часть, которая так отчаянно нуждается в том, чтобы быть похороненной в ней, означает, что я должен заставить ее ненавидеть меня.
Я с удивлением обнаруживаю, что Амелии нет дома, поскольку я не хочу ничего больше, чем быть задушенным ею. В свою очередь, мой гнев перенаправляется на Шарлотту. Я знаю, что она хочет поговорить, наш брак сейчас — это полное крушение поезда. Я прекрасно знаю, что это моя вина, но я делаю то, что должен делать, чтобы защитить себя.
Слова, которые я говорю, направлены на то, чтобы причинить ей боль, потому что я чувствую, что уступаю. Она вне себя от ярости, и когда она уходит из кухни, я думаю, что она закроется в нашей комнате. Я и представить себе не мог, что она выйдет оттуда в этом топе, с сиськами наперевес. Неужели я так давно к ним не прикасался? Мое тело предает меня, мой член пульсирует при виде ее, и все же я позволяю ревности и ярости побороть любое желание, которое я испытываю. Она справедливо разгневана моей ядовитой вспышкой,
