«Завещаю вам, братья, не расходовать силы для нас, но беречь их от всякой бесплодной гибели и употреблять их только в прямом стремлении к цели.
Завещаю вам, братья, издать постановления Исполнительного Комитета от приговора Александру II и до объявления о нашей смерти включительно. При них приложите краткую историю деятельности организации и краткие биографии ее погибших членов.
Завещаю вам, братья, не посылайте слишком молодых людей в борьбу на смерть. Давайте окрепнуть их характерам, давайте время развить все их духовные силы.
Завещаю вам, братья, установить единообразную форму дачи показаний до суда, и рекомендую вам отказываться от любых объяснений на следствии, как бы ясны ни были бы оговоры или сыскные сведения. Это избавит вас от многих ошибок.
Завещаю вам, братья, еще на воле установить знакомства с родственниками один другого, чтобы в случае ареста и заключения вы могли поддерживать какие-либо отношения с оторванным товарищем. Этот прием в ваших прямых интересах. Он сохранит во многих случаях на суде достоинство партии. При закрытых судах, думаю, нет нужды отказываться от защитников.
Завещаю вам, братья, контролировать один другого во всякой практической деятельности, во всех мелочах, в образе жизни. Это спасет вас от неизбежных для каждого отдельного человека, но гибельных для всей организации ошибок. Надо, чтобы контроль вошел в сознание и принцип, чтобы он перестал был обидным, чтобы личное самолюбие замолкло перед требованиями разума. Необходимо знать всем ближайшим товарищам, как человек живет, что он носит с собой, как записывает и что записывает, насколько он осторожен, наблюдателен, находчив. Изучайте друг друга. В этом сила, в этом совершенство организации.
Завещаю вам, братья, установить строжайшие сигнальные правила, которые спасали бы вас от повальных разгромов.
Завещаю вам, братья, заботиться о нравственной удовлетворенности каждого члена организации. Это сохранит между вами мир и любовь. Это сделает каждого из вас счастливым, навсегда сделает памятными дни, проведенные в вашем обществе.
Затем целую вас всех, дорогие братья, милые сестры, целую всех по одному и крепко, крепко прижимаю к груди, которая полна желанием, страстью, воодушевляющими и вас. Простите и не поминайте лихом. Если я сделал кому-либо что-то неприятное, то, верьте, не из личных побуждений, а единственно из своеобразного понимания нашей общей пользы и из свойственной характеру настойчивости.
Прощайте, дорогие! Весь и до конца ваш
Александр Михайлов».
Александр III сидел и сидел в Гатчине и в его охрану внедрить народовольцев не удалось. Через три дня после объявления приговора Особого присутствия на Процессе Двадцати по приговору Исполнительного Комитета в Одессе был застрелен одиозный прокурор Стрельников. Вера Фигнер писала о той весне 1882 года в империи: «За невозможностью немедленного второго цареубийства наступило затишье. С нашей стороны оно было вынужденным, но общественное мнение толковало его как затишье перед грозой. Само правительство разделяло такой взгляд и ожидало новых трагических событий. Напряженное ожидание было характерным признаком общественного настроения того времени. Действия Исполнительного Комитета за весь прошедший период были окружены тайной. Никто не знал и того, какими средствами, в смысле персонала и техники, располагает «Народная воля». Эту полную неизвестность и вместе с тем признание Исполнительного Комитета вершителем судеб России, в смысле поворота к свободе или еще большего усиления реакции, выражали многие писатели: «Что-то с нами теперь сделает Исполнительный Комитет?»
Военный прокурор генерал Стрельников был широко известен в империи своей жестокостью и цинизмом по отношению к народовольцам, которых десятками посылал на виселицу и каторгу. Исполнительный Комитет поручил подготовить покушение на прокурора Вере Фигнер. Стрельников для имитации своей деятельности производил массовые обыски и арестовывал людей, совершенно не причастных к революционной деятельности, любил издеваться над задержанными и особенно их родственниками. Стрельников любил оскорблять подсудимых на суде, а из наказаний у него в арсенале была только смертная казнь. Военный прокурор в сопровождении телохранителей переезжал из Киева в Харьков и Одессу, борясь с народовольцами. В Одессу из Москвы прибыл Степан Халтурин, который вместе с Михаилом Клименко следил за одесскими перемещениями Стрельникова. Именно этот прокурор во время казни «бунтаря» Валериана Осинского заставил военный оркестр играть «Камаринскую». О нем говорили, что при мучениях жертв, прокурор испытывает садистское наслаждение. Его боялся даже Отдельный корпус жандармов, унтер-офицерам которого Стрельников мог спокойно и нагло заявить: «Достаточно только одного моего убеждения в вашей виновности, и вас обвинят на суде, для которого не обязательны улики». Стрельников лично готовил подложные признания товарищей арестованных, любил выпускать арестованного и тут же арестовать, делая так неоднократно. Военный прокурор всегда заявлял матерям задержанных, что их сын будет повешен, и многочисленные аресты, тюремные сидения и ссылки дополнялись почти эпидемией самоубийств на всем юге империи. Стрельников любил выдавать обычных уголовников-душегубов за народовольцев, расписывая в газетах их зверства.
В начале марта в Одессу прибыл особый полицейский отряд с опознавателями для ареста Фигнер и Халтурина, но члены Исполнительного Комитета были неуловимы в портовом городе. В Одессу приехал агент «Народной воли» Николай Желваков и народовольцы еще раз подробно исследовали знаменитый Приморский бульвар, в котором планировалось убить Стрельникова. По Приморскому бульвару дважды в день проходил на допросы задержанных военный прокурор, всегда в сопровождении телохранителей. Халтурин, Клименко и Желваков несколько дней смотрели на эти проходы и поняли, что после прокурорского расстрела их шансы скрыться от охраны были почти иллюзорны. Народовольцы поселились в набитой полицейскими гостинице «Крымская», где остановился приехавший Стрельников, и подробно изучили его привычки, маршруты по минутам. С четырех до пяти часов вечера после допросов и обеда Стрельников всегда курил сигару на Приморском бульваре, набитом охраной. Уже неделю Стрельников готовил в Одессе грандиозный процесс, в котором народовольцев специально перемешал с убийцами, проходившими по уголовным делам. Фигнер смогла узнать, что всем участникам будущего процесса инкриминируется преступная деятельность, направленная на разрушение существующего государственного строя. На Фигнер была объявлена охота, но эта невозможная женщина пешком ушла из почти зимней Одессы только тогда, когда покушение на прокурора было полностью подготовлено. Прокурор Стрельников был обречен и уже никогда не смог смешать народовольцев с бандитами.
17 марта народовольцы взяли в аренду лошадь и пролетку, говоря, что хотят стать извозчиками. Убивать Стрельникова решили на следующий день, чтобы не тратить партийные деньги на оплату конюшни. Днем 18 марта Халтурин забрал лошадь и пролетку у арендатора и к четырем часам дня подъехал к Приморскому бульвару, где находился Клименко. Тогда же на бульваре появился бывший студент Петербургского университета Желваков, одетый в студенческий мундир. На бульваре в сопровождении многочисленной охраны появился Стрельников, сел на скамейку центральной аллеи и закурил сигару. В пятидесяти метрах от дворца Новороссийского генерал-губернатора к скамейке подошел любимец Желябова Желваков, тут же тремя выстрелами застрелил Стрельникова и отстреливаясь от охраны из двух револьверов, рванулся к пролетке, от которой к нему на помощь бежал Халтурин. Четырех револьверов и двух кинжалов народовольцев на пятьдесят метров не хватило. Желвакова и Халтурина скрутили, а Одесса сутки патрулировалась усиленными конными патрулями. Утром следующего дня империя узнала о новом громком политическом убийстве. Здание полицейского управления, где держали террористов, сутки окружала живая жандармская стена. Почти двадцать часов без перерыва допрашивали Желвакова и Халтурина, но они даже не назвали своих настоящих имен. Ни один из тех, кого приводили опознавать народовольцев, их не назвал, хотя в Одессе Халтурина знали. Днем 19 марта из Гатчины в Одессу пришла телеграмма Александра III: «Очень и очень жалею о генерале Стрельникове. Потеря трудно заменимая. Прикажите судить убийц военно-полевым судом и чтобы в 24 часа они были повешены без всяких отговорок». В ночь с 20 на 21 марта 1882 года Желвакова и Халтурина осудили на повешение. Одесса тут же узнала слова Желвакова, только сейчас узнавшего, что он не промахнулся: «Меня повесят, но найдутся другие, вам всех не перевешать. От вашего конца вас не спасет ничего». Штатный палач отсутствовал, а уголовники, которым обещали амнистию, отказывались вешать народовольцев, совершивших политическое убийство. Приказ Александра III о скорой казни нужно было выполнить во что бы то ни стало, палача нашли и ранним утром 22 марта 1882 года Желваков и Халтурин были казнены неопознанными. Их принадлежность к «Народной воле» была установлена позже и некоторые высшие сановники обращались к так и не коронованному Александру III с просьбой о либеральных реформах, чтобы не ждать общенародного взрыва, с его неизбежным хаосом и кровью невинных и беззащитных. Даже временно сменивший председателя Кабинета министров Валуева граф Игнатьев предложил царю созвать не собиравшийся более двухсот лет Земский собор. Победоносцев тут же забился в истерике, бомбардируя императора России многочисленными письмами:
