— Словно в склепе, — тихо проговорил Фрэнк, поёжившись, пока они с Джерардом шли по длинному полупустому залу в сторону кухни. Их шаги отдавались приглушённым эхом, отражаясь от высоких стен и лепного потолка.
— Ты прав, — подтвердил Джерард, притягивая Фрэнка ближе к себе за руку. — Довольно неуютно. Но нам нужно перекусить хоть чем-нибудь и отдохнуть. А завтра, утром… я обещаю — всё изменится. Будет светить солнце, и… всё будет по-другому.
Фрэнк только устало кивнул, приникая носом к пахнущей дорожной пылью и гарью шее Джерарда.
На кухне было просторно и темно, и на всём лежал пыльный отпечаток запустения, успевший осесть за прошедшие после отъезда баронессы пару недель. Им всё же пришлось зажечь небольшой, найденный в ящике, огарок свечи, чтобы отыскать на полу колечко люка, ведущего в погреб.
— Посмотри-ка, Фрэнки, — бодро донёсся из глубин едва освещённой темноты голос Джерарда. Фрэнк склонился ниже и увидел подсвеченные неверным огоньком съестные припасы. Рука Джерарда странно нелепо заканчивалась в том месте, где светлый желтоватый ореол резко переходил во тьму. — А у нас не всё так плохо! Внизу прохладно, и тут несколько кругов сыра, чёрный хлеб и даже пара вяленых бараньих окороков на крючках. Ох уж эта Шарлотта… Никогда не перестану поражаться женской дальновидности.
Подав ему круг сыра, несколько уже порезанных и зачерствевших ломтей хлеба и бутыль вина, Джерард выбрался из погребка. Мяса не хотелось никому. Неторопливо, едва удерживая в руках свой убогий скарб и продукты, они поднялись наверх, в покои Джерарда.
Отсюда так же дохнуло запустением, едва они открыли двери. Но балкон, выходящий окнами на розовый сад, был тут же распахнут, белые простыни сброшены, и комната, такая отчуждённо-холодная, словно ожила.
Наскоро глотнув вина прямо из бутылки и съев кусок твёрдого сыра, Джерард оставил Фрэнка, чтобы подойти к высокому окну с конвертом в руках. Тем самым конвертом, что передала ему королева словно десятилетие назад. Джерард вздрогнул. Время, так сильно ужатое, смотанное в тугой клубок, испещренное множественными узелками событий, оказалось так смехотворно коротко! Еще сегодня, ещё сегодня утром она была жива… А сейчас… Нет ни её, ни Маргарет, ни Поля. А они скрываются, точно крысы, бегущие с пробитого вражескими ядрами корабля, забираясь на мачты, карабкаясь буквально по головам… Так дико, так больно, так нереально… Джерард тяжело вздохнул, поёжившись. Шершавая бумага конверта дразнила пальцы. Что же там, внутри?
— Что там, Джерард? — повторил его мысли Фрэнк. Он не подходил, сидя у письменного столика и насыщаясь. Но в голосе сквозила тревога и заинтересованность. — Это те самые бумаги, что ты искал наверху у себя?
— Да, это они, — тихо ответил Джерард. — Я и сам не знаю, что там…
Медленно надорвав край пухлого конверта, Джерард достал свернутые листы и стал вглядываться в них, насколько позволяло скудное лунное освещение.
— О Господи… — прошептал он чуть погодя, прошуршав по очереди каждым, ластящимся к пальцам листом. — Господи…
Фрэнк взволнованно обернулся и тут же соскочил с мягкого позолоченного стула, направляясь к нему.
— Ты плачешь? — неуверенно спросил он, потому что Джерард, бегая зрачками по строчкам в который раз, сам не осознавал того, что по его щекам медленно скатилась пара солёных капель. — Что там? — взволнованно повторил свой вопрос Фрэнк, вытирая кончиками пальцев слёзы Джерарда и готовясь буквально выхватить бумаги из его рук, если тот не покажет их сам.
Джерард лишь молча передал ему листы и, прошептав: «Это невероятно…», — приник к горлышку тёмно-зелёной бутыли, намереваясь, кажется, опустошить её.
Бумаг оказалось три. Первая, с самой плотной тиснёной поверхностью, была заверена несколькими высочайшими канцеляриями и оканчивалась красивым витиеватым росчерком самой покойной королевы.
«Сим постановлением подтверждаю дарственную на поместье Mandarino, находящееся в южных предместьях Валенсии, Испания, окончательной и обжалованию не подлежащей. Новым безраздельным владельцем поместья назначается Джерард Мадьяро, подданный испанской короны, с передачей ему всех необходимых прав, обязательств и привилегий. Поместье переходит в его полное пожизненное пользование со всеми прилегающими территориями, садами и слугами».
Фрэнк сглотнул. Подданный испанской короны?.. Ниже стояла дата и многочисленные витиеватые подписи и вензеля.
Он отложил прочитанный лист под низ, и перед его глазами предстала столь же плотная, но меньшего размера бумага с меньшим количеством заверительных подписей. Так же на ней не было королевского росчерка. Текст повторялся на французском и испанском языках.
«Предъявитель сего документа сеньор Джерард Мадьяро является неприкосновенным подданным испанской короны».
Быстро достав последний лист, Фрэнк пробежался глазами и по нему, обмирая.
«Предъявитель сего документа сеньор Фрэнк Мадьяро является неприкосновенным подданным испанской короны».
Ноги перестали крепко держать Фрэнка, и он попятился, пока не упёрся икрами в край постели и грузно не осел на мягкое ложе. Он пробегал и пробегал глазами эти две строчки, в которых, казалось, билась и звенела вся его будущая жизнь. «Фрэнк Мадьяро… Фрэнк Мадьяро…» Его сердце стучало в висках невыразимо быстро, и Фрэнк никак не мог определиться, что же именно он ощущает сейчас. Он был настолько шокирован, что не заметил, как рядом прогнулись пружины, и Джерард сел рядом с ним на кровать, притягивая к себе за талию и зарываясь губами в растрёпанные волосы.
— Даже обречённая на смерть, она не забыла обещаний, данных мне, — прошептал он в непослушные пряди. — Теперь ты носишь мою фамилию, мальчик. И только тебе выбирать, считать себя моим супругом или же братом. Какой грех тебе больше по душе, Фрэнки? Мужеложства или же кровосмешения? — Джерард грустно усмехнулся, вдыхая запах гари и пепла, будто оставшийся навечно в волосах Фрэнка. Выпитое вино разгоняло его кровь, путая мысли и безумно утяжеляя веки. Щёки Джерарда ощутимо пекло румянцем, и он почувствовал сполна, что на сегодня с них хватит злоключений.
По телу Фрэнка под его рукой пробежала волна дрожи. Он сумбурно отложил листы в сторону и повернулся к Джерарду, обхватывая ладонями его скулу и затылок, запуская пальцы в волосы. Его лицо, ещё бледное от потрясений, было мокрым на щеках. Фрэнк прижался лбом к его лбу, словно пытаясь заглянуть как можно глубже, в самую суть его души.
— Мне всё равно, — прошептал он совершенно искренне, разлепляя пересохшие от волнения губы. — Я согласен пройти все грехи и все круги ада, если рука об руку с тобой…
Джерард не стал дожидаться окончания и настойчиво, влажно обхватил губами приоткрытые губы. Заскользил руками по его спине, чувствуя, как пальцы Фрэнка впиваются в затылок, не позволяя отстраниться ни на чуть.
Они никогда прежде не целовались так. В нынешнем их поцелуе не было обжигающей страсти, которая заставляла кровь бурлить в венах, яро приливая к паху. В их требовательных ласках языков читалось утверждение того, что они всё-таки живы, и теперь принадлежат друг другу — нераздельно. Обещание чего-то большего, чего-то, что прорастало в ширь и глубь времени, не зацикливаясь в данном моменте. Оно грело и дышало надеждой, заставляя тревоги отступать. И Джерард позволил себе расслабиться, отпустил хотя бы на время угнездившееся внутри нервное состояние, падая в сладкую, такую уютную и родную темноту.
****
Поздним солнечным утром их разбудили не столько яркие лучи, проникающие в окна, сколько странный шум — множественные весёлые голоса, стуки, лошадиное ржание. Всё это единым потоком вливалось через распахнутую балконную дверь, как и умопомрачительный запах цветущих роз в саду.
Фрэнк неторопливо раскрыл спутавшиеся от долгого сна ресницы и попытался понять, где он находится и что происходит. Одна его рука затекла, и, повернув голову, Фрэнк увидел мирно спящего на ней Джерарда, настолько невинно-юного во сне, что защекотало под рёбрами.
