тома пришлось расположить материал в двух томах. Тут я впервые ввел свою периодизацию еврейской истории по географическим центрам и гегемониям. Первый том я озаглавил «Восточный период», так как туда должна была войти вся доевропейская история народа, а второй том получил название «Западный период». Внутри обоих томов проведено деление эпох по центрам национальной гегемонии, но рядом с этой социологической классификацией была оставлена старая религиозно-литературная (например: «Эпоха Гемары или палестино-вавилонской гегемонии» и т. д.). Таким образом, получилась книга, которая по изложению имела мало общего с компиляциями Бека и Бранна и тем не менее носила их имена рядом с моим, как редактора. Имена их нельзя было снять, так как они фигурировали в объявлениях о подписке раньше, чем в процессе работы выяснилась необходимость нового плана. И Ахад-Гаам был отчасти прав, сказав мне после выхода обоих томов, что имена Бека и Бранна на заглавном листе были для меня псевдонимами. Действительно, пришлось поставить чужую фирму над компилятивной работой, так как я тогда не решался еще посвятить себя самостоятельной разработке всей еврейской истории и думал только о воссоздании недостающей истории восточного еврейства.
Первоначальное намерение печатать книгу в Петербурге без предварительной цензуры было оставлено, так как судьба первого тома русского издания Греца уже показала, как страшна карательная цензура. Правда, моя компиляция начиналась с вавилонского плена и опаснейшие подводные камни библейской критики могли быть обойдены, но все же оставался хвостик «священной истории», который мог обратить на себя внимание церковных аргусов. Я поэтому решил печатать книгу в Одессе, сдавая рукопись частями на гнев или милость местного цензурного комитета. Мой типограф Исакович, издатель «Ведомостей Одесского градоначальства», позондировал почву в цензуре и нашел, что можно без большого риска иметь с нею дело, В апреле я сдал в цензуру рукопись первого отдела и уже через несколько дней получил ее с пометкою о разрешении печатать, без всяких сокращений. Обрадовало меня то, что светский цензор не счел нужным послать рукопись в духовную цензуру. Это придало мне смелости, и я решил прибавить вступительную главу в виде краткого обзора библейского периода, для того чтобы читатель имел некоторое представление об эпохе, предшествовавшей вавилонскому плену. Соблюдая осторожность, я переработал для этой цели вступительную главу из книги Бранна, состоящую из подбора библейских цитат, и прибавил к ней отрывки из моего очерка «Что такое еврейская история», как, например, лирическое начало: «В утренних сумерках всемирной истории, в ту раннюю пору, когда трудно отличить действительность от призрака, когда очертания лиц и предметов неясны и неуловимы, перед нами выступает легендарный образ кочевого племени» и т. д. На этот раз и местный духовный цензор пропустил рукопись, не заметив даже коварной критической мысли, скрытой в моей начальной фразе, в подчеркнутых здесь словах и во всей картине. Когда таким образом половина первого тома была уже цензурована, мы приступили к набору рукописи в типографии Исаковича — Бейленсона{289}. Предварительная подписка, объявленная в «Восходе», дала недурные результаты: подписывались отдельные лица в разных городах, а местами и целые группы, составленные моими друзьями и неизвестными «почитателями».
Занятый компилятивной работой, я, однако, не вполне отказался от своих оригинальных исследований. Результаты их появились в книжках «Восхода» за 1895 г. Мне удалось пролить свет на серию ритуальных процессов в Польше в 1636–1639 гг. («Исторические сообщения», кн. 1–2) и раскрыть в одном из них (Ленчицком) тайну фабрикации «святых мощей» для католических церквей, причем я дал понять, что вместо мнимого «ритуализма» синагоги следовало бы добраться до тайного ритуала церкви, которая обогащалась от «святых мощей» убиенных младенцев, привлекавших толпы богомольцев. Когда впоследствии, во время процесса Бейлиса, я высказал эту мысль в более ясной форме, меня привлекли к суду по статье закона, карающей за «кощунство», о чем будет рассказано в своем месте. Много времени я отдал монографии «Евреи и реформация в Польше XVI века» (кн. 5–8). Я с увлечением штудировал эту эпоху на рубеже либерализма и реакции в Польше и старался выяснить глубокие причины этого перелома, в особенности фатальное усиление влияния клерикализма на антиеврейскую политику. Автоматически продолжалась и работа по собиранию исторических материалов в общинах. В это время получались особенно ценные памятники, как, например, присланный доктором И. Хазановичем старинный Пинкос кагала в Тиктине (Тыкоцин), где я среди местных документов нашел несколько десятков важнейших актов, взятых из пропавших протокольных книг еврейского сейма или «Ваада четырех областей» в XVI и XVII вв. Помню, как приглашенный мною переписчик поселился у нас летом на загородной даче и копировал этот пахнувший потом веков Пинкос под моим руководством. Я мог поэтому с спокойною совестью представить одесскому Обществу просвещения отчет об успехах организованных мною подготовительных работ за 1893 и 1894 гг. Я читал об этом подробный доклад в общем собрании членов Общества 9 апреля 1895 г. (напечатан в «Восходе», кн. 5) и удостоился больших оваций.
В то же время я участвовал в заседаниях особой комиссии для издания еврейской энциклопедии по плану Ахад-Гаама и на средства филантропа Высоцкого{290}. Кроме Ахад-Гаама и меня в заседаниях участвовали старый исследователь мистических движений Давид Кагане, Равницкий и тогда еще молодой кандидат в раввины д-р М. Айзенштадт{291}, исполнявший у нас обязанности секретаря (позже петербургский раввин, а ныне раввин русско-еврейской общины в Париже). Мы судили и рядили о плане энциклопедии или, точнее, компендиума по оригинальному ахад-гаамовскому плану, но, к сожалению, задуманное предприятие, о котором шла полемика в печати, не осуществилось. Оно оказалось очень трудным в литературном и финансовом отношениях, и позже Высоцкий решил ассигновать предназначенные для этого предприятия деньги на издание журнала «Гашилоах»{292} под редакцией Ахад-Гаама.
Утомленный напряженной работой, я поселился летом с семейством на даче, на Большом Фонтане. Но и здесь я продолжал лихорадочно работать над окончанием первого тома «Еврейской истории», так как первая половина уже набиралась в типографии и должна была печататься, как только получится транспорт заказанной бумаги из Петербурга. Изредка навещали меня здесь друзья из города. Однажды ко мне явился неожиданный гость: господин в форменном костюме учителя русской гимназии, и спросил, узнаю ли я его. Он оказался Герой Израилитиным, который юным сиротой в 1878 г. жил со мною и братом Вольфом в Могилеве, а затем приходил ко мне как гимназист в Смоленске. После 15-летней разлуки он был для меня выходцем «из того света» в особом смысле. До меня доходили смутные слухи, что будучи студентом в Одессе, он крестился и по окончании курса получил должность учителя в гимназии.
