– Вы не догадываетесь?
– Право, нет!
– Подумайте, генерал!
– Я напрягаю все усилия, но все-таки не могу догадаться.
– В таком случае, генерал, я скажу вам: я приехала просить вас присутствовать на моем балу завтра.
– Вы даете бал?
– Да, у брата.
– То есть ваш брат дает бал?
– Это все равно.
– Совсем не все равно; я не послал вашему брату сорока букетов, как посылал вам.
– Сорока одного.
– Я не буду вам противоречить: одним больше, одним меньше…
– Приедете вы или нет?
– Вы серьезно спрашиваете меня, маркиза?
– О! Вот еще вопрос!
– Ваш брат не называет меня иначе, как гордым духом, за то, что я принадлежу к крайней левой и выступаю против иезуитов… Не понимаю, почему бы ему не называть меня еще цареубийцей?.. Что сам-то он делал в то время, когда я вытачивал волчки и оснащал корабли? Он служил Бонапарту, как мой брат-негодяй, с той только разницей, что брат мой, разбойник, нес службу на море, а он на суше. О! Теперь я еще раз спрошу вас: серьезно ли вы обдумали приглашение, с которым ехали ко мне?
– Конечно.
– Равнина приглашает гору?
– Равнина уподобляется Магомету, генерал: гора не хотела подвинуться к Магомету…
– Знаю, знаю: Магомет взошел на гору. Но Магомет был честолюбец, делавший такие безумные вещи, каких порядочный человек делать не станет.
– Как же, дорогой генерал, вы не будете присутствовать в то время, когда объявят о браке моей племянницы Регины с нашим милым…
– С вашим, маркиза, с вашим милым сыном!.. Так вы мне приносите масличную ветвь?
– Да, сплетенную с миртовой, милый генерал.
– Но, маркиза, не рискован ли брак, который вы устраиваете? Вы не разуверите меня, что не вы тут главное действующее лицо.
– Рисковать, почему?
– Вашей племяннице семнадцать лет, и она слишком молода, чтобы выйти замуж за человека сорока одного года…
– Сорока, генерал.
– Сорока одного… уже не говоря о слухах, ходивших в 1808 или 1809 году по поводу графа Раппа и принцессы Ламот Гудан.
– Ш-ш-ш, генерал! Разве люди нашего звания передают друг другу такие позорные сплетни?
– Нет, они ограничиваются тем, что только думают о подобных вещах, а так как при вас я позволяю себе думать вслух, то и сказал это… Теперь позвольте присовокупить, что я никогда не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн только затем, чтобы завербовать на ваш бал такого танцора, как я.
– Зачем же, генерал?
– Посмотрим, маркиза. Говорят, что самая искренняя мысль женщины – в постскриптуме.
– Итак, вы хотите знать постскриптум моего визита?
– Это мое пламенное желание.
– Вы хотите показать мне, что визит мой слишком продолжителен?
– Это был бы первый упрек, который я осмелился вам сделать за всю мою жизнь, маркиза.
– Берегитесь, граф, я, пожалуй, слишком возгоржусь.
– Это будет первый недостаток, который я в вас найду.
– О! Генерал, эти учтивости вы унаследовали по прямой линии от Людовика XV.
– Они явятся откуда хотите, если я узнаю, из какого источника исходит ваше приглашение.
– Однако, генерал, вы еще недоверчивее, чем о вас говорили.
– Послушайте, маркиза, я только в третий раз имею счастье видеть вас на протяжении последних полутора лет. В первый раз вы явились сделать мне признание, которое меня очень бы тронуло, если бы я мог ему поверить: граф Рапп якобы родился спустя двенадцать месяцев после смерти бедного маркиза де ла Турнелль и ровно через девять месяцев после поднесения мною вам первого букета.
– На девять или десять месяцев раньше, дорогой генерал.
– Девять или десять месяцев спустя, любезная маркиза.
– Согласитесь, что вы с каким-то особенным упорством приближаете наш союз.
– Согласитесь, что вы с непонятным для меня упрямством отдаляете его.
– Очень естественно со стороны матери.
– В таком случае, дорогой друг, зачем было так долго молчать о таком великолепном блаженстве, которое мне готовило провидение: о счастье иметь наследника, и сообщить об этом, когда я всего меньше мечтал о нем.
– Милый генерал, есть признания, которые очень дорого стоят женщине.
– И все препятствия исчезают, когда человек, которому не было доверия, возвращает себе прежнее состояние и положение…
– Конечно, дорогой генерал, было несколько щекотливо объявить вам о существовании сына в ту минуту, когда вы лишились всего и не могли ничего оставить ему, кроме вашего имени, правда, очень уважаемого, очень известного, но очень бедного.
– Маркиза, если вы пришли, как полтора года, или шесть месяцев тому назад уверять меня том, что наша связь началась с 1786 года, хотя я совершенно уверен, что это было в 1787-м, я скажу вам, что, во-первых, не далее как вчера я занялся проверкой чисел и нашел месяц и год первого букета, посланного вам, и, во-вторых…
– Что?..
– Мой брат – корсар и мой племянник – художник, которых я не считаю недостойными носить мое имя и наследовать мое состояние, получат то и другое. Довольно ли вам теперь, маркиза?
– Нет, генерал, потому что я вовсе не за этим приехала.
– Тогда зачем же, черт возьми, вы приехали?! – воскликнул генерал, и у него вырвался первый жест нетерпения: – Не для того же, чтобы предложить мне жениться на вас?
– Сознайтесь между нами, что вы меня любили настолько, что подобное предложение не могло бы вас особенно удивить.
– Готов сознаться, маркиза, но только между нами. Так вы для этого пожаловали? Что же вы раньше этого не сказали?
– А что бы вы мне ответили?
– Что я не нахожу отвратительным умереть старым холостяком, но буду чувствовать глубокий стыд, умирая в шкуре старого дурака.
– Успокойтесь, генерал, я не за тем приехала.
– Зачем же, тысяча громов… Ах, виноват, маркиза. Но, говоря по правде, вы способны ангела заставить отступить от двери рая, – генерал встал и начал ходить взад и вперед по комнате.
– Прекрасно! Вот теперь вы заговорили, как ваш брат корсар, – заметила маркиза.
– Значит, мы будем говорить о моем брате-разбойнике?
– Нет.
– Но о ком же тогда?
– Вы, конечно, слышали разговор, что граф Рапп…
– Опять к нему вернулись!
– Дайте мне кончить!.. Был приглашен к королю, и вас, конечно, интересует, с какой целью?
– Постарайтесь себе представить, что меня это не интересует.
– С целью пригласить нашего сына…
– Вашего сына!
– В министерство…
– Я изумлен, но нахожу это возможным и жду продолжения вашей речи, маркиза.
– Во время этого свидания его величества с графом Раппом был разговор о вас.
– Обо мне?
– Да, дорогой генерал; потому что должна вам сказать по правде, если голос крови молчит в вас, он громко говорит в сердце бедного ребенка.
– Маркиза, я тронут.
– Он больше, чем говорит, – он громко взывает.
– И что же обо мне говорили во время этого свидания?
– Что вы единственный человек, способный помочь в этом деле…
– Позвольте, маркиза, просить вас поскорее кончить: я жду к обеду, ровно в шесть часов, своего племянника. Вы не сделаете нам чести отобедать с нами?..
– Вы очень добры, дорогой генерал, но я непременно должна обедать сегодня у брата. Сегодня должен быть изготовлен контракт брака Регины с…
– С вашим милым графом Раппом. Итак, не желая вас задерживать, я скажу вам все в двух словах: если закон допускает, г-н Рапп будет министром, а чтобы закон допустил, вам еще недостает тридцати или сорока голосов, и вы просите мой голос и всех моих собратьев…
– Пусть так, – начала заискивающим тоном маркиза, – если это единственная причина моего визита, что скажете вы в ответ?
– Я выскажу сожаление, что не обладаю сотней, пятью сотнями, тысячей голосов, чтобы противопоставить их этому закону, который я считаю пошлым и, что всего хуже, не имеющим смысла!
– Право, генерал, – вскричала маркиза, раздражаясь в свою очередь, – вы умрете без раскаяния, я вам это предсказываю!
– У меня на этот счет свое мнение.
– Все это для того, чтобы поставить препятствие человеку, которого вы ненавидите, тогда как должны бы были…
– Маркиза, вы меня доведете до бешенства, предупреждаю вас!
– Вы будете голосовать за либералов. Знаете ли вы, что все эти якобинцы и приверженцы республики, начнись теперь революция, заставили бы вас играть роль Лафайета?.. У вас ведь уже голова седая, – стыдитесь! О! Если бы могли воскреснуть все Куртенэ, мне любопытно знать, что сказали бы они, видя, что имя их носят корсар, якобинец и художник.
– Маркиза!.. – вскричал генерал вне себя от гнева.
– Я ухожу, генерал, ухожу. Однако утро вечера мудренее: надеюсь, что вы к завтрашнему дню несколько измените ваше мнение.
– Изменить мнение?! Ни завтра, ни послезавтра, ни через год, ни через сто лет – никогда! И вы совершенно напрасно побеспокоились.
– Вы меня выгоняете? Выгоняете мать вашего…
– Господин Петрюс Гербель, – объявил Франц.
