Граф Гербель, родившийся на берегу океана, в Сент-Мало, привык с детства к мрачным картинам плоского песчаного берега и потому изнеженная жизнь, которую вели в Кобленце, внушала ему непреодолимое отвращение. Он с нетерпением ждал битв и, протянув вследствие несогласия прусского и австрийского кабинетов семь или восемь месяцев жизнь эмигранта, переходя с одного поля битвы на другое, попал в плен 19-го июля 1793 года.
Тяжело раненный граф был настигнут всадником республиканской армии, который, подняв шпагу, предложил ему просить пощады.
– Мы ее принимаем всегда, – отвечал граф, – но никогда не просим.
– Ты достоин быть республиканцем! – вскричал солдат.
– Да. Но, к несчастью, я не республиканец.
– Ты знаешь, что ждет эмигранта, взятого с оружием в руках?
– Он должен быть в ту же минуту расстрелян.
– Именно.
Граф Гербель пожал плечами.
– К чему же в таком случае просить пощады, безумец!..
Солдат посмотрел на него с некоторым удивлением, несмотря на то, что солдата-республиканца поразить чем-нибудь было нелегко.
В эту минуту привезли в телеге еще трех пленников, связанных и скованных.
Графа посадили вместе с его товарищами по несчастью, и телега направилась к лесу. Ясно, что их везли на казнь.
Когда приехали в лес и высадили пленников, республиканец, взявший в плен графа, подошел к нему.
– Ты бретонец? – спросил он его.
– Ведь и ты также, – ответил граф.
– Если ты догадался, почему тебе было не сказать этого раньше?
– Разве я тебе не говорил, что пощады мы никогда не просим, а сказать тебе, что мы земляки, значит, просить ее.
Солдат отошел к товарищам.
– Это земляк! – сказал он.
– Ну, так что ж, – отвечали другие.
– А то, что я земляка не расстреляю! Вот и все!
– Так и не расстреливай!
– Спасибо, товарищи.
И, подойдя к графу, он снял веревку, спутывавшую его руки.
– Черт возьми! – сказал граф. – Ты сослужил мне большую службу: я давно умираю от желания достать щепотку табаку!
И, вынув из кармана куртки золотую табакерку, он открыл ее и вежливо предложил республиканцам, но они отказались. Тогда граф взял большую щепотку испанского табака.
Республиканцы с улыбкой смотрели на этого человека, который мог с таким наслаждением нюхать табак в ту минуту, когда должен был готовиться к смерти.
– Ну, теперь, земляк, спасайся, – сказал ему солдат.
– Как спасаться?
– Да, именем республики я милую тебя за твою храбрость.
– А товарищей моих вы тоже помилуете?
– О! Что касается их, – сказал республиканец, – они расплатятся и за тебя.
– Тогда, – возразил офицер-бретонец, кладя табакерку в карман, – я остаюсь.
– Чтобы быть расстрелянным?
– Конечно.
– Если так, то ты большой дурак… Через десять минут будет поздно.
– Я эмигрировал с ними, сражался в их среде, был взят с ними вместе и или спасусь с ними, или умру вместе. Ясно теперь?
– Тогда ты храбрец! – сказал республиканец. – За твою храбрость и из любви ко мне мои товарищи согласятся отпустить вас всех на волю.
– Да, но пусть они крикнут: «Да здравствует республика!» – сказал один из остальных.
– Слышите, друзья, – обратился к пленникам граф Гербель, – эти молодцы говорят, что если вы закричите: «Да здравствует республика!» – вы будете свободны!
– Да здравствует король! – крикнули трое дворян.
– Да здравствует Франция! – поспешил крикнуть бретонец, желая своим громким голосом покрыть их голоса.
И все четверо крикнули в один голос: «Да здравствует Франция!»
– Вот так, – сказал земляк графа, поочередно освобождая их. – Спасайтесь все, и конец.
И сев снова на лошадей, маленькая группа удалилась галопом, крикнув на прощанье графу и его товарищам:
– Будьте счастливы и уходите. Да не забывайте при случае, что мы для вас сделали.
– Господа, эти храбрые приверженцы республики совершенно основательно советуют не забывать оказанной ими услуги. Я не ручаюсь, что мы на их месте поступили бы так же благородно…
Тринадцатого октября того же года после взятия Лотербурга и Виссенбурга граф Гербель во главе своего батальона отбил одно за другим три укрепления, взял двенадцать пушек и пять знамен.
Генерал граф Вюрмзер, главнокомандующий австрийского отряда, приехал поздравить его, а принц Конде, целуя его в присутствии собратьев по оружию, подарил ему собственную шпагу.
Однако насколько умереть за монархию казалось ему благородной обязанностью всякого бретонского дворянина, настолько эта междоусобная война внушала ему отвращение.
Опытность, которая является одинаково как к принцам, так и к обыкновенным смертным, ка к правило, после того, когда ошибка уже сделана, т. е. слишком поздно, – пришла теперь и к графу Гербелю. Он уже скорее по обязанности, чем по желанию, продолжал следовать за армией принца Конде до 1-го мая 1801 года – дня роспуска войск.
IV. Граф Гербель де Куртенэ
После роспуска армии Конде эмигранты массами стали переселяться в Германию, Швецию, Италию, Испанию, Португалию, Соединенные Штаты, Китай, Перу, Россию. Одним словом, рассеялись во все концы света и кончили тем, с чего им следовало бы начать, вместо того, чтобы идти с оружием в руках против своего отечества – Франции: обратились к науке, ремеслам, искусствам, торговле, земледелию и промышленности.
Граф Гербель направился в Англию, рассчитывая каким-нибудь образом раздобыть там кусок хлеба. Но как старший сын знатной фамилии и наследник громадного состояния, конфискованного, как у всех эмигрантов, – граф Гербель умел только сражаться.
Был случай, когда он чуть не согласился на предложение одного капитана давать ему даром уроки на гитаре с тем, чтобы тот научил его какому-нибудь ремеслу, но, подумав, отказался и стал упорно искать более доходную профессию.
Однажды, прогуливаясь по берегу Темзы, граф заметил английского мальчугана, усердно долбившего перочинным ножичком кусок дерева приблизительно в один фут длиной. Он остановился, залюбовавшись мальчиком, приветливо улыбнулся ему, когда тот поднял на него глаза. Кусок дерева мало-помалу стал принимать форму кузова корабля, потом ясно обозначилась форма военного брига, приспособленного для десяти пушек. Он вспомнил, глядя на мальчугана, что когда-то и он, сын океана, дитя плоских песчаных берегов, вместе со своим меньшим братом, ярым моряком, судьбой которого мы займемся позже, как судьбой отца молодого живописца, сооружал такие суденышки, восхищавшие его товарищей по играм.
Прежде чем вернуться домой, граф купил липы и инструментов и с этого дня принялся вырезывать всевозможные суда всех наций, начиная с американских корветов с длиннейшими мачтами и кончая тяжеловесными китайскими джонками.
Таким образом, то, что было в детстве удовольствием, стало теперь ремеслом. Скоро это простое ремесло он довел до художества, серьезно отдавшись отделке и разрисовке своих произведений, устройству кают, снастей, но не остановился на подражании, а начал делать модели.
Благодаря известности, которую ему удалось приобрести, он вскоре был приглашен смотрителем адмиралтейства в Лондоне. Однако это не помешало ему иметь магазин, вывеска которого гласила:
Генерал граф Гербель де Куртенэ, потомокконстантинопольского императора,ТОКАРЬ
И действительно, в лавочке потомка константинопольского императора можно было найти, кроме моделей кораблей, массу различных предметов, относящихся к избранной им специальности.
Двадцать шестого апреля 1802 года была объявлена амнистия.
Граф Гербель был философ: он достиг своего благо-состояния в Англии, а не во Франции и остался в Англии.
В 1814 году он жил еще там после реставрации Бурбонов и не раскаялся в этом, видя их покидающими Францию в 1815 году.
Он оставался в Англии вплоть до 1818 года и возвратился в свое отечество с сотней тысяч франков, сложившихся из его сбережений и прибыли от магазина. Позже ему была возвращена часть конфискованного состояния, и, таким образом, средства его достигли шестидесяти тысяч годового дохода.
Сделавшись богатым человеком, он удостоился выбора своими согражданами в члены палаты депутатов в 1826 году.
Мы его находим здесь же в 1827 году, в ту минуту, когда Пейроне предложил свой проект закона о прессе, который, судя по словам Казимира Перье, должен был окончательно подорвать печать, которую Саллабери называл одною из египетских казней.
Теперь мы попросим читателя последовать за нами к нему.
Был понедельник. Генерал, выйдя из палаты депутатов, только что возвратился в свой отель на улице Варенн.
Он лежал на козетке и читал книжку маленького формата с золотым обрезом, переплетенную в красный сафьян. Лоб его был нахмурен: чтение ли его возбуждало или, несмотря на это занятие, он не мог отогнать докучных мыслей.
Он протянул руку к маленькому столику, стараясь ощупью найти звонок, не отрывая глаз от книги. Наконец достал его и позвонил.
