Он протянул руку к маленькому столику, стараясь ощупью найти звонок, не отрывая глаз от книги. Наконец достал его и позвонил.
При звуке колокольчика его лоб как будто прояснился, довольная улыбка пробежала по губам. Он закрыл книгу и, уперев глаза в потолок, произнес громким голосом:
– Положительно, Вергилий первый поэт мира после Гомера… Да!..
Потом, точно желая убедить себя в этом, прибавил:
– Чем больше читаю я эти стихи, тем звучнее они мне кажутся. И что больше всего меня восхищает в этих древних творениях, песнях отдыха – это полное спокойствие души, царящее в них всех.
Высказав громко эту мысль, он на минуту остановился, брови снова нахмурились: он позвонил во второй раз.
Лоб его опять прояснился. Последствием было продолжение монолога:
– Почти все эти поэты, ораторы и философы древних времен жили в уединении, например, Цицерон, Гораций, Сенека, и эти гармонические звуки, чарующие в их произведениях – не что иное, как отголоски того спокойствия и тишины, которыми они наслаждались.
В этот момент брови опять нахмурились, и генерал принялся звонить на этот раз так энергично, что язычок колокольчика отскочил в сторону.
– Франц! Франц! Придешь ты, наконец, негодяй? – крикнул генерал с оттенком сильного гнева.
На этот энергичный зов в дверях показался слуга, вся наружность которого напоминала старого австрийского солдата. На груди его висело нечто вроде креста на желтой ленточке, а галуны указывали, что он – капрал.
Ничего не было удивительного в сходстве Франца с австрийским солдатом: он был родом из Вены.
– А, вот и ты, наконец, негодяй! – сказал граф сердито.
– Это я, господин генерал, я пришел.
– Да, пришел, но поздно пришел. Я уже три раза звоню, разбойник!
– Я услышал только во второй раз.
– Дурак! – заметил генерал, помимо воли рассмеявшись наивности своего денщика. – А обед, где он?
– Обед, господин генерал?
– Да, обед… Разве сегодня нет обеда, бездельник?..
– Нет, господин генерал, обед будет, но теперь еще не время.
– Который же час?
– Четверть шестого.
– Как четверть шестого?
– Четверть шестого.
Генерал достал часы.
– Правда! Этот мошенник прав.
Франц улыбнулся от удовольствия.
– Ты смеешь улыбаться, негодяй?
Франц сделал утвердительный знак.
– Чему ты смеялся?
– Я лучше знал время, чем господин генерал.
Генерал пожал плечами.
– Ну, ступай, – сказал генерал, – но помни: чтоб ровно в шесть часов обед был на столе.
И он снова принялся за чтение своего Вергилия.
Франц сделал три шага к двери, потом, подумав немного, повернулся на каблуках, шагнул вперед и остановился на том же самом месте, в той же позе, в какой был минуту назад.
Генерал скорее почувствовал, чем заметил присутствие непрозрачного тела, заслонявшего ему свет.
Он поднял глаза. Франц стоял неподвижно, как деревянный солдатик.
– Ну, – спросил генерал, – кто там?
– Это я, господин генерал.
– Разве я не сказал тебе, чтобы ты убирался! Почему же ты не ушел?
– Я ушел.
– Почему же ты все-таки здесь?
– А я опять вернулся.
– А зачем ты вернулся, я тебя спрашиваю?
– Я вернулся сказать, что какая-то особа хочет говорить с господином генералом.
– Франц! – сказал генерал, нахмурившись сильнее обыкновенного. – Не я ли сто раз говорил тебе, несчастный, что, придя домой, я люблю всецело отдаться чтению хороших книг, чтобы забыть всякие дрянные разговоры, другими словами, не желаю никого принимать.
– Но это дама, господин генерал.
– Дама?
– Да, господин генерал, дама.
– Так что же, негодяй, хоть бы там был и сам епископ, – отказывай и конец!
– Но я уже сказал, что вы дома, господин генерал.
– Кому же ты это сказал?
– Даме этой.
– И эта дама?..
– Маркиза де ла Турнелль.
– Миллион чертей! – вскричал генерал и вскочил с козетки.
Франц сделал прыжок назад и остановился на расстоянии полуметра в той же самой позе.
– Итак, ты сказал этой даме, что я дома? – вскричал бешено генерал.
– Да, господин генерал.
– Слушай, Франц. Ты снимешь этот крест и галуны, уберешь их бережно в сундук и не найдешь в продолжение шести недель.
Лицо старика приняло выражение отчаяния, усы как-то дрогнули, слезы блеснули в глазах.
– О, господин генерал!
– Сказано!.. А теперь проси маркизу.
V. Ханжа и вольтерьянец
Франц отворил дверь и впустил ту самую старую и надменную особу, которая приезжала вместе с Региной к молодому художнику.
Генерал обладал способностью быть утонченно вежливым при всяких обстоятельствах, этой высшей степенью аристократизма. Никто так, как он, не умел искренне улыбаться даже недругу, – конечно, только не мужчине: с мужчинами он был прям до резкости; но с женщиной, какого бы возраста она ни была, генерал был любезен до приторности.
При входе маркизы генерал поднялся со своего места и пошел к ней навстречу, несколько прихрамывая – хромоту эту он сам объяснял полученной раной, а доктор его – неумеренностью в возлияниях, подал ей руку, подвел к дивану, потом пододвинул кресло для себя и сел.
– Чему обязан, маркиза, что вы удостоили меня вашим посещением?
– О, я очень смущена этим, право, дорогой мой генерал, – сказала маркиза, целомудренно опуская глаза.
– Смущены?.. Позвольте заметить вам, маркиза, что выражаться таким образом не особенно любезно с вашей стороны. Смущены! Что же могло смутить вас?
– Не придирайтесь к словам, генерал, и не придавайте им того значения, которое они могли бы иметь в ином случае. Я жду от вас такой большой услуги, что мне даже совестно высказаться перед вами.
– Я слушаю вас, маркиза. Вы хорошо знаете, что я весь к вашим услугам. Говорите, пожалуйста, без церемоний.
– Если поговорка «С глаз долой – из сердца вон» – не горькая истина, то вы облегчите мое затруднение, угадав просьбу, с которой я намерена к вам обратиться.
– Маркиза, эта поговорка совершенно несправедлива, как и все остальные, которые могут поколебать ваше доверие ко мне, так как, несмотря на то, что я не имел удовольствия видеть вас с минуты нашего спора по поводу графа Раппа…
– По поводу нашего…
– По поводу графа Раппа, – поспешил перебить генерал. – Со времени этого спора прошло три месяца. Несмотря на это, я не забыл, что сегодня день вашего рождения и послал вам букет, – вы найдете его у себя. Это сороковой букет, который вы от меня получите.
– Сорок первый, дорогой генерал.
– Сороковой, маркиза. Я прекрасно помню цифры.
– Постойте, проверим.
– Сколько вам угодно.
– Ведь граф Рапп родился в 1787 году…
– Извините, в 1786.
– Вы хорошо это помните?
– Боже мой, да именно в том году я послал вам первый букет.
– За год до его рождения, дорогой генерал.
– О, нет, нет!
– Наконец!..
– Чего тут наконец, – это именно было так.
– Положим, к тому же я приехала к вам не для того, чтобы говорить об этом несчастном ребенке.
– Несчастный ребенок? Прежде всего, это уж давно не ребенок: мужчина сорока одного года, право, не дитя…
– Графу только сорок лет.
– Сорок один, маркиза, – я прекрасно помню цифры… Притом он вовсе уж не так несчастен: во-первых, благодаря вам, он имеет безделицу – двадцать пять тысяч ежегодно…
– Он имел бы пятьдесят, если бы сердце его отца не было твердо, как гранитная скала.
– Маркиза, я никогда не знал его отца, и потому не могу с вами спорить.
– Вы не знаете его отца?.. – вскричала маркиза тоном, каким Гермиона когда-то сказала: «Я не любила тебя, жестокий! Что же я делала?..»
– Не будем удаляться от предмета нашего спора, маркиза. Вы сказали, что граф Рапп несчастен, а я ответил вам: вовсе уж не так несчастен. Во-первых, двадцать пять тысяч годового дохода, которые вы ему предоставили…
– О! Да разве он должен иметь какие-то двадцать пять тысяч?..
– Пятьдесят, вы уже изволили сказать… Итак, двадцать пять тысяч, жалованье как полковнику – четырнадцать тысяч франков, Командорский крест Почетного легиона – две тысячи четыреста, не угодно ли вам будет сосчитать? Потом прибавьте звание депутата; кроме того, как уверяют, благодаря вашему влиянию на брата, он может сделать прекрасную партию, вступив в брак с одной из самых прекрасных и богатых наследниц. Мне кажется, что он счастлив, как незаконнорожденный!
– О, генерал, перестаньте!
– Что так? Ведь это тоже поговорка. Вы ими пользуетесь, – почему же мне не применять их?
– Вы только что сказали, что поговорки лгут.
– Я говорил только о тех, которые могут повредить мне в ваших глазах… Но мы уклонились, маркиза, вы, насколько мне помнится, желаете, чтобы я оказал вам услугу. Какую же!
– Вы не догадываетесь?
– Право, нет!
– Подумайте, генерал!
– Я напрягаю все усилия, но все-таки не могу догадаться.
– В таком случае, генерал, я скажу вам: я приехала просить вас присутствовать на моем балу завтра.
