уверен, что у вас действительно есть время все выслушать спокойно».
Гиммлер, подозрительный как всегда, немного занервничал. «Что-то неприятное? Что-то личное?» — спросил он.
«Ничего такого, господин рейхсфюрер. Я просто хочу изложить вам одно дело, которое требует самого важного и трудного решения».
В этот момент был вызван Брандт, и Гиммлер принял определенные решения, надиктовал несколько директив и отложил различные встречи и совещания. Потом он пригласил меня на обед со своими адъютантами и секретарями и попросил меня быть готовым отчитаться перед ним в четыре часа. Чтобы провести эту встречу, он отложил свою поездку в Винницу.
За едой я сознательно сдерживал себя и заметил, как растет любопытство Гиммлера. За столом присутствовали несколько высокопоставленных офицеров вермахта и СС, и Гиммлер был особенно весел и общителен. Так же легко, как он менял свою форму, он был способен меняться от холодного должностного лица до развлекающего своих гостей приятного хозяина.
После обеда Гиммлер извинился и исчез вместе со своей тенью — Брандтом. Спустя приблизительно полчаса меня позвали в его кабинет. Он вышел из-за письменного стола, что он делал крайне редко, и спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь выпить, а затем предложил мне сесть вместе с ним и зажег сигару, что тоже было необычно для него. «Ну, начинайте, пожалуйста», — бодро сказал он.
Я попросил у него разрешения начать издалека ввиду всеохватывающего характера вопроса, который я хотел поднять. Он кивнул.
«Как вы знаете, господин рейхсфюрер, — начал я, — свою заключительную подготовительную работу я делал для адвокатуры в Дюссельдорфе. Тамошний председатель суда однажды попросил меня подготовить проект судебного решения. С этим был связан огромный объем работы, и я откладывал ее до тех пор, пока, в конце концов, мне не пришлось делать ее всю за два или три дня. На следующее утро я должен был отчитываться перед председателем. Первое, что он мне сказал, было: „Я уверен, вы бы не отказались от сигары“. Это замечание имело ироничный подтекст, потому что в немецком языке у него двойное значение: „получить сигару“ означает „получить отказ“».
При этом Гиммлер впервые улыбнулся, позвонил в звонок и велел ординарцу принести мне хорошую сигару. Когда я запротестовал, он сказал с улыбкой: «Возможно, вы предпочитаете сигару от председателя суда?»
Я продолжил: «Председатель сказал, что в моем отчете были две хорошие вещи. Первая: я был пунктуален в его подготовке. Вторая: так как я совершенно не сумел разобраться в вопросе, о котором писал, он может воспользоваться случаем дать мне совет, который, как он надеялся, я запомню до конца своих дней. Он сказал, что, просматривая свидетельские показания, он заметил три или четыре пункта, которые могли бы привести к различным выводам, и спросил, почему я не рассмотрел эти альтернативы в своем проекте, а также почему я не предложил альтернативный вердикт вместо того, чтобы жестко придерживаться одной и той же линии аргументации. Он сказал, что позже в своей жизни мне часто придется сталкиваться с очень трудными проблемами, и тогда мне не помешает задуматься над его словами — никогда не забывать об альтернативном решении. „Сделайте эти слова одним из основных принципов вашей жизни“, — сказал он. — Твердо глядя Гиммлеру в глаза, я продолжил: — Видите ли, господин рейхсфюрер, я так и не смог забыть этот совет, данный мне очень мудрым человеком. Могу ли я быть настолько смелым, чтобы задать вам этот вопрос: в каком ящике вашего стола лежит ваше альтернативное решение для прекращения этой войны?»
Последовавшее молчание длилось целую минуту. Гиммлер сидел передо мной совершенно ошеломленный. Он не мог неправильно понять мои вводные слова и, вероятно, очень скоро понял, на что я намекаю. Он медленно ожил. Наконец он заговорил — сначала мягко, а затем его голос становился все громче, пока он не начал почти кричать на меня: «Вы с ума сошли? Вы слишком много работали. Дать вам немедленно пятинедельный отпуск? Вы теряете самообладание? И вообще, как вы смеете так со мной разговаривать?»
Я оставался совершенно спокоен. Я подождал, пока его возбуждение улеглось, и затем, взяв бесстрастный тон, сказал: «Господин рейхсфюрер, я знал, что у вас будет такая реакция. На самом деле я думал, что она будет даже еще хуже. Но я хотел бы, чтобы вы учли, что даже такой великий человек, как Бисмарк, в зените своей власти всегда держал в уме альтернативное решение. И такое решение возможно только тогда, когда у человека сохраняется свобода действий. Сейчас Германия все еще в зените своей власти. Сейчас мы еще можем торговаться: наша сила заставляет наших противников искать с нами компромисс».
В общих чертах я обрисовал ему соотношение сил в мире, как я его видел. По мере того как я продолжал, он становился заметно спокойнее. Моя собственная уверенность возымела на него свое действие. По ходу моих рассуждений он проявлял все больше и больше интереса и время от времени кивал. К концу моего объяснения спустя полтора часа он прервал меня всего лишь несколько раз, и я смог повторить свой вопрос, сформулировав его иначе: «Видите, господин рейхсфюрер, какова была моя основная мысль, когда я спросил вас в самом начале, в каком ящике вашего стола лежит ваше альтернативное решение исхода войны?»
Он внезапно поднялся и стал мерять шагами комнату, потом остановился и сказал: «Пока этот идиот Риббентроп дает советы фюреру, это сделать невозможно».
Я тут же сказал, что, разумеется, Риббентроп должен уйти. «Он всегда борется с рейхсмаршалом, — имелся в виду Геринг, — а так как он хочет быть герцогом Бургундским, то давайте сделаем Риббентропа герцогом Брабантским». Гиммлер понял эту насмешку, а также серьезную цель, стоявшую за моими словами. Он подошел к своему столу и открыл большую карту в атласе Брокгауза. Несколько минут он пристально изучал ее. Я тоже встал из вежливости, и он подозвал меня к своему столу.
«Как ваши идеи будут работать на практике? — спросил он. — Я полагаю, что вы переоцениваете силы русских, но я очень обеспокоен тем, что произойдет, когда реально заработает американское военное производство. Как нам быть?
На своей нынешней должности мне, возможно, удастся убедить его убрать в отставку Риббентропа, если бы я мог быть уверен в поддержке Бормана. Но мы не можем позволить, чтобы Борман узнал о наших планах. Он разрушит их или обернет их к компромиссу со Сталиным. А мы не должны допустить этого».
Он говорил почти как будто с самим собой; в какой-то момент он принялся грызть ноготь на
