большом пальце, потом крутить кольцо в виде змеи на пальце — это были верные признаки того, что он действительно сосредоточен. Он вопросительно посмотрел на меня и спросил: «Вы могли бы начать все это прямо сейчас — и так, чтобы наши враги не истолковали это как признак слабости с нашей стороны?»
Я уверил его, что могу.
«Очень хорошо. Но откуда вы знаете, что все это не сработает как бумеранг? А что, если это укрепит решимость западных держав объединиться с Востоком?»
Я сказал: «Наоборот, господин рейхсфюрер, если переговоры начать правильно, то это предотвратит такую случайность».
«Хорошо, — сказал Гиммлер, — тогда как именно вы будете действовать?»
Я объяснил ему, что такие действия нельзя осуществлять по официальным каналам обычной дипломатии; они должны идти через политический отдел разведки. Тогда в случае осечки люди, вовлеченные в процесс напрямую, окажутся официально дискредитированными, и от них можно откреститься. Но для другой стороны при этом будет важно знать, что за человеком, с которым она будет иметь дело, стоит реальная власть. Если Гиммлер готов назначить такого человека и одновременно пообещает избавиться от Риббентропа к Рождеству 1942 г., тогда я вступлю в контакт с западными державами. Отставка Риббентропа станет для них доказательством того, что подул новый ветер и у нашего плана есть сильная поддержка. Одновременно слухи о том, что новый министр иностранных дел — сторонник более примиренческой политики, укрепят мою позицию еще больше.
Здесь Гиммлер меня прервал: «Возможно, будет неплохо снова найти Франци. — Он имел в виду Франца фон Папена, который тогда был нашим послом в Турции. Затем он потряс головой. — Нет, забудем об этом пока. Я должен более тщательно изучить все возможности. Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел будет достаточным знаком смены политики с нашей стороны?» Я ответил, что, на мой взгляд, определенно будет.
В целом Гиммлер, казалось, согласился на мой план. Он не сказал этого словами, но продолжал кивать, как будто подтверждая это. Затем он повернулся и начал изучать карту Европы. После паузы он сказал: «До этого момента вы лишь объясняли необходимость такого альтернативного решения и то, как запустить этот процесс. Теперь давайте поговорим о конкретной основе, на которой такой компромисс можно было бы достичь».
Я ответил ему осторожно: «Это именно то, что, как я предполагал, лежит в ящике вашего стола, господин рейхсфюрер».
К этому моменту он был уже в очень дружеском расположении духа. Он не воспринял мое замечание плохо и сказал: «Что ж, тогда давайте начнем с англичан».
Я сказал: «Судя по всей имеющейся у меня информации, похоже, что англичане будут настаивать на том, чтобы мы ушли по крайней мере из Северной Франции. Они не потерпят, чтобы немецкие морские батареи стояли на побережье Па-де-Кале».
«Значит, вы не верите в великий союз с нашим братским народом?»
«Только не в ближайшем будущем, — ответил я. — Путь из состояния войны к великому союзу путем переговоров о мире очень долог».
Гиммлер кивнул: «Хорошо, тогда как насчет германских регионов вроде Голландии и Бельгии?»
«Они должны стать объектами переговоров, — сказал я. — Но я считаю, что мы должны вернуть этим территориям их прежний статус. Однако если вы хотите спасти что-то из уважения к своей расовой политике, то тех, кто оставался верным ей, можно будет переселить на территорию Германии».
Гиммлер нервно рисовал что-то на карте своим зеленым карандашом и уже отметил Голландию, части Бельгии и Северную Францию как договаривающиеся страны. «Ну а Франция?»
«Господин рейхсфюрер, — ответил я, — я думаю о решении, нацеленном на экономическую интеграцию интересов Германии и Франции. Собственный политический облик Франции должен быть восстановлен, но неизбежно Германия и Франция окажутся притянуты друг к другу, и Франция с ее колониальными владениями даст Германии огромные преимущества. Поэтому не следует ограничивать свои действия доктринерскими предубеждениями или политическим негодованием. Возьмем, например, Эльзас — вы знаете, что я сам из Саарбрюккена и по опыту знаю, как не права была Франция, когда пыталась проглотить Саар после Версаля».
Гиммлер поднял голову и сказал неодобрительно: «Но в Эльзасе много немецкой крови, которой едва ли коснулась французская культура». Я предложил оставить этот пункт открытым как тему для переговоров, но если Эльзас будет возвращен французам в качестве компенсации, то между двумя народами должно быть налажено более тесное экономическое сотрудничество.
Гиммлер неохотно обвел зеленым полукругом Францию, затем снова посмотрел на меня вопросительно. «Вы верите в то, что такое решение удовлетворит англичан?» Я ответил, что не могу предвидеть позицию английского правительства, но полагаю, что они могут счесть такое решение достойным обсуждения. Они, вероятно, будут главным образом заинтересованы в форме, которую должна обрести новая Европа.
Здесь Гиммлер прервал меня: «Так, давайте оставим это…» Затем его взгляд упал на Швейцарию, и он ткнул в нее зеленым карандашом. «Оставьте Швейцарию, сэр, — быстро сказал я. — Ее конституция может послужить хорошим образцом для новой Европы. Нам будет нужна Швейцария и как мост на Запад, и как европейский расчетный центр для торговли и обмена валюты».
Гиммлер повернулся к Италии. Он долго смотрел перед собой и затем сказал: «Да, да — Муссолини — мы не можем отказаться от промышленного района на севере Италии».
Я сказал, что, на мой взгляд, промышленность на севере Италии и в Германии хорошо дополняли бы друг друга, но я не думаю, что Италия может потерять какую-то часть своей территории. «Ей придется отказаться от своих колониальных устремлений при заключении любого компромиссного мира». И снова Гиммлер кивнул, как Будда. «Что ж, не могу сказать, что вы меня убедили в отношении Северной Италии». Затем он подскочил к Австрии и сказал голосом, полным решимости: «Но вот эта остается нашей». Я сказал: «Да, я уверен, что никто не будет возражать».
«А как насчет Чехословакии?»
«Судетские территории останутся связанными с рейхом как политически, так и административно. Чехией и Словакией будут управлять свои собственные автономные правительства, но экономически они будут интегрированы с рейхом. Полагаю, что это должно относиться и ко всей Юго-Восточной Европе, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию».
Сначала Гиммлер не согласился, но после обсуждения признал, что эти регионы вряд ли могут быть интегрированы в рамках новой Европы как-то иначе. Пока я объяснял ему это, он прервал меня: «Но в конечном счете это снова превратится не во что иное, как в экономическую гонку с Великобританией, и все старые конфликты сохранятся».
«Господин рейхсфюрер, — сказал я, — давайте не будем думать о конфликтах, которые могут возникнуть в будущем.
