Посильный вклад в семейный достаток вносит и Федулова — случает собак и торгует щенками. Помоталась она как-то по московским базарам, обществам, ханыгам и раздобыла суку ньюфаундленда, ленивое, постоянно беременное существо, которое занимает половину спальни. Наладилась Федулова где-то ее оплодотворять и торгует детишками своей несравненной Жозефины. Щенок стоит, к примеру, двести рублей, приносит Жозефина каждый раз не менее пяти — семи, так что свою ставку кандидата наук Федулова удваивает. Это тем более существенно, что их институт по разработке новых способов лужения собираются разогнать, поскольку лудить стало совершенно нечего. А то ведь до чего дошли — разработали способ латания старых самоваров с помощью лазера в условиях разреженного космического пространства. Выдающееся достижение, ничего не скажешь, но институт все-таки распускают. Говорят, сначала в порядке эксперимента, а если народное хозяйство выдержит этот удар, то и насовсем.
Вовушка преподает. Заделался доцентом, остепенился, перестал стесняться своей внешности, что с ним частенько бывало раньше, особенно когда его обуревали срамные желания, связанные с противоположным полом. С годами эти желания посещают его все реже, и он смог заняться подготовкой специалистов-геодезистов. Правда, и поныне, и поныне, ребята, когда студентки, моргая потрясающими своими ресницами и волнуясь так, что вздымаются их нетронутые груди, спрашивают его о способах измерения длин и углов в лунных условиях, в неверном свете красного смещения, Вовушка теряется и не сразу, далеко не сразу, уясняет суть вопроса, подозревая в нем что-то интимное. Но в конце концов берет себя в руки и в меру своих знаний старается исправно ответить. Сами понимаете, удается ему это не всегда. А тут уж другая девушка спрашивает о перепаде красных высот и тоже смотрит на Вовушку в упор, и тоже волнуется, волнение передается ему... Тяжелая работа. Особенно для Вовушки, он так остро чувствует ушедшие годы.
Закончив дела в Пакистане, Вовушка частенько выезжает в Москву по разным надобностям, связанным с освоением космического пространства и измерением глубин черных дыр. Сотрудницы кафедры дружно и бесстыдно заказывают ему лифчики, трусики и даже нечто более срамное, но Вовушка заказы выполняет, привозя ворохи столичного добра, а если уж откровенно, он все закупает в Одинцове, где сидит у Шихина, пьет с ним хортицкую самогонку, а по телефону дает советы институтам, ведомствам и организациям. Сейчас он опять находится в стадии затяжной борьбы с ректором института, и, судя но прошлым его схваткам, можно предположить, что дни ректора сочтены.
О ком еще сказать, кто представляет для нас интерес? Костя Монастырский? Он открыл еще один закон, тоже очень важный. Все с ним соглашаются, восхищенно цокают языками, но не более. Говорят, вы правы, но что делать, что делать... И разводят беспомощно руками. Даже академик Благодеев восхитился проницательностью Монастырского, но стать соавтором решительно отказался, хотя раньше за ним такой самоотверженности не замечалось. А дело в том, что, соединив в математическом уравнении человеческий фактор, характер красного смещения и глубину черной дыры, в которой все мы неожиданно оказались, Монастырский в итоге получил время, которое приводило в ужас как сторонников перестройки, так и ее противников. Монастырское время не укладывалось ни в это столетие, ни в следующее. В этом просматривалась идеологическая дерзость и даже политический вызов. На Монастырского смотрели с преклонением и жалостью, провожая до двери, прощались навсегда, но, как ни странно, Костя никуда не девался, и это озадачивало, приводило в растерянность, заставляло поверить в перемены, поскольку до сих пор люди подобного ума обязательно куда-то девались. Многие видели в этом странном обстоятельстве коварство высших сил и не торопились ни радоваться, ни огорчаться долгожительству Монастырского.
Иван Адуев ныне на пенсии — ему зачли годы, когда он плавал на стальном корабле, на чем-то летал, каждодневно совершая вынужденные посадки и всплытия в суровых северных условиях. Зачли ему и те годы, когда он пил вино в Грузии, ловил рыбу на Украине, плескался среди теплых скал Коктебеля и балдел под пальмами в Гагре...
Отношения с Михаилом Васильевичем Ломоносовым у него остаются натянутыми, возле Горного института Адуев не появляется, а если судьба все-таки забрасывает его туда, на Постамент он старается не смотреть, что-то несуразно-ревнивое ворочается в его груди, а если взглянет неосторожно, долго переживает, ночь проходит без сна. Стоя на балконе, он курит, и космическое пространство волнует Ивана, в расположении звезд он ищет объяснение собственных промахов, а на рассвете, обессилев вконец от душевных терзаний, падает в кровать и спит до полудня.
Последнее время в его жизни наметились надежды, вызванные оздоровлением общественной жизни — в городе освободились три постамента, и Адуев твердо рассчитывает на один из них. А скоро, по слухам, освободится место и в Днепродзержинске, соседнем городе. Там постамент стоит в начале широкого проспекта, перед ним простирается площадь, рядом новый автовокзал — даже приезжие могут полюбоваться памятником и возложить к адуевскому подножию свежие цветы. Сейчас Адуев озабочен тем, чтобы связать свою судьбу с этим городом и получить право занять постамент. Он ездит туда на базар, общается с народом, в школы заходит, рассказывает пионерам свою биографию и везде старается что-нибудь написать в книгах почетных посетителей, в книгах жалоб, на заборах — дескать, рад за вас и так далее. И, кажется, добился своего, в городе он стал довольно известной личностью, при его появлении публика оживляется, прохожие задают Адуеву вопросы, охотно смеются, хотя он и не старается смешить.
Может быть, под влиянием Михаила Васильевича увлекся Адуев разными мыслями и на тысяче страниц описал свою борьбу за справедливость, плавание в морях, летание над заснеженными просторами. Вспомнил он и встречи с представительницами прекрасного пола, воспев запах девичьих подмышек, потрясший его в молодые годы. Да, было, было, когда он, взбудораженный этим сумасшедшим, дурманящим запахом, яко зубр, бизон, кентавр, бросился, и проник, и углубился, и насытился... Повергшие его в неистовство подмышки теперь принадлежат пожилой вахтерше строительного управления и уже никого не будоражат, это ее слабое место, она стремится жить так, чтобы никто даже не догадался, что у нее есть подмышки.
Ивана Борисовича Адуева сейчас часто можно встретить с толстой папкой, в которой собраны его воспоминания, он предлагает познакомиться с ними всем желающим, а если на улице достаточно тепло, нет ветра и дождя, то он и сам может прочитать вам на ходу пятьдесят — семьдесят страниц. И на торжествах, где соберется больше двух человек, Адуев с достоинством развязывает тесемки, раскрывает папку и, вынув наугад страниц эдак с полсотни, начинает читать вслух, снова волнуясь и переживая опасные моменты своей жизни.
Если откровенно, то он, конечно, не прочь бы напечатать свои воспоминания отдельной книгой с толстой обложкой, и чтобы на ней крупными золотыми буквами было написано «Иван Адуев. Взлетная полоса моей жизни». Но никто не берет на себя труд прочитать тысячу страниц, и Адуев последние годы часто жалуется на пренебрежение к героической памяти предков. Недавно пронесся слух, что ему удалось прихватить в лифте универмага какого-то начальника, проникшего в подвальное помещение за покупками. Более того, Адуев прямо в лифте прочел ему несколько сот страниц, и начальник, растерянный и сбитый с толку от того, что разоблачен его тайный путь проникновения в злачные подвалы, одобрительно кивнул. Этого оказалось достаточно. Адуев воспрял духом и засел за второй том.
Это печально, но Марселе, дочери его, судьба досталась не самая лучшая. Она развелась со вторым мужем; как и первый, он оказался недостойным. Если один был слишком покорен, то другой матерился и явно пренебрегал ее мнением о различных сторонах жизни. Она получила высшее образование и теперь занимается распространением передового опыта в строительстве. И еще, простите, крепко пьет. Вернее, пила до принятия Указа. С людьми почти не общается, разве что на работе, но служебным обязанностям. Едва в дверь раздастся звонок, Марсела уходит в другую комнату и хмуро пережидает, пока гость уберется восвояси.
Ошеверов умер.
Да, эта грустная весть подтвердилась. Друзья восприняли его уход с болью и даже досадой — дескать, что же ты натворил, охламон несчастный, на кого же ты нас всех оставил, как же мы теперь без тебя... Попав в больницу по какому-то пустячному поводу — не то сердце, не то почки, Ошеверов оттуда уже не вышел. Заспанная, зацелованная и захватанная медсестра всадила в нежно-розовую ошеверовскую ягодицу грязную иглу. Началось заражение...
