— Спроси меня, есть ли мне до этого дело.
На случай, если он не смог определить это по отсутствующему выражению моего лица или засохшей крови на губе после одной из сегодняшних драк, ответ таков: «Мне плевать».
В любой другой день Мэддисон прочитал бы мне свою обычную капитанскую нотацию о том, что я подвожу команду, предоставляя «Сиэтлу» столько возможностей для игры в большинстве. Он напомнил бы мне, что мы только что проиграли на выезде, и теперь в третьем раунде плей-офф у нас всего одна игра. Сказал бы мне вытащить голову из задницы и расставить приоритеты.
Но Мэддисон ничего этого не говорит, потому что знает, где мои приоритеты. Я не думаю о хоккее. Не думаю о своем контракте. Я думаю только о девушке, которая исчезла из моей жизни, потому что я не хотел, чтобы моя репутация причиняла ей боль.
Глаза Мэддисон не отрываются от моего мизинца, пока я разматываю пластырь с кольца Стиви, которое я отказывался снимать последние три игры. Оно достаточно тонкое и простое, и мне каким-то образом сошло с рук его ношение, судьи предположили, что мой палец заклеен пластырем по медицинским показаниям. Но я носил его, цепляясь за него, как за какой-то спасательный круг. Как будто то, что оно на моем пальце, символизирует, что Стиви все еще в моей жизни.
Но то, как она смотрела на меня вчера в самолете, как будто я незнакомец, с которым она не хочет иметь ничего общего, напомнило мне, что это не так. Меня больше нет в ее жизни. Поэтому я буду носить это гребаное дешевое кольцо, пока металл не распадется, потому что это единственная часть ее, которая у меня осталась.
Извиняющийся взгляд Мэддисона осторожно находит мой, прежде чем он снова смотрит на мой палец.
— Я не хочу об этом говорить, — напоминаю я ему, хватая полотенце и направляясь в душ.
Надев костюм, вслед за парнями выхожу из раздевалки к автобусу, ожидающему нас у черного входа на арену. Множество нетерпеливых фанатов приветствуют нас с протянутыми плакатами и ручками, стоя за ограждением на нашем коротком пути. Большинство ребят не торопятся, раздавая автографы и фотографируясь с фанатами, но я не снимаю наушники с ушей и не отрываю бесстрастного взгляда от автобуса впереди меня.
Напротив фанатов вдоль дорожки выстроились репортеры, сверкая вспышками камер, выкрикивая наши имена и надеясь, что смогут что-то придумать из ничего. Требуется вся моя сила воли, чтобы не поднять руку и не отмахнуться от них, когда прохожу мимо. Честно говоря, это прекрасно сочеталось бы с тем образом, который Рич хочет, чтобы я создавал, и это очень заманчиво, потому что я частично виню их в том, что моя жизнь пошла прахом всего несколько дней назад.
«Чикаго» снова хотел получить своего постоянного плохого парня? Что ж, вот он. Я вернулся к своим типичным грязным дракам, наплевав на всех остальных, включая фанатов, которые умоляют обратить на них внимание. Они получили то, что просили, так что если бы клуб мог поторопиться с продлением моего долбаного контракта, было бы здорово.
— Зандерс. — Мою руку тянут назад, заставляя мой сосредоточенный взгляд покинуть автобус, и я обнаруживаю маленькую ручку, держащую меня за предплечье. Рука принадлежит цыпочке с кокетливой улыбкой. Я оттягиваю наушники от уха, задаваясь вопросом, какого хрена ей нужно и почему она считает нормальным прикасаться ко мне так непринужденно. — Я Корал.
Я выдергиваю руку из ее хватки.
— Отлично, — говорю я, продолжая идти к автобусу.
Девушка догоняет меня, каблуки ее туфель щелкают по цементу, прежде чем она снова хватает меня.
— Нет, я Корал. Меня прислал Рич.
На этот раз я выдергиваю свою руку из ее руки более решительно и предупреждаю:
— Не трогай меня, мать твою.
Смятение и смущение отражается на ее лице, когда она оглядывается по сторонам, тихонько посмеиваясь, пока поправляет подол своего платья.
— Мне плевать, кто тебя послал. Не трогай меня.
— Хорошо, — Мэддисон встает между ней и мной, закидывает руку мне на плечо и ведет к автобусу. Он использует свое тело, чтобы закрыть меня от камер, но даже если они не слышали этого взаимодействия, то уж точно видели.
— Я больше не могу, — тихо говорю я, чтобы услышал только Мэддисон.
— Я знаю, чувак.
Два часа ночи, а я не могу уснуть. Ничего удивительного. Я почти не спал всю неделю, благодаря пустой кровати и Рози, скулящей посреди ночи из-за отсутствия Стиви. Если честно, Рози не единственная, кто не спит и страдает от того, что скучает по ней.
Как будто часть моей души исчезла, и я не знаю, как выжить без нее. Все, что я делал, я делал, потому что решил поставить Стиви на первое место. Несправедливо подвергать ее испытаниям только потому, что она связана со мной. Она не должна терпеть критику и ненависть из-за этого. Стиви слишком хорошая, слишком милая и слишком добрая, чтобы жить с такой ненавистью, которая постоянно настигает ее.
Я пытался поставить ее на первое место и полагал, что так будет легче все переварить. Поскольку я делал это для Стиви, я полагал, что смогу справиться с болью в сердце, которую причинил себе сам.
Но не было ни минуты передышки. С той секунды, как вышел из квартиры Стиви, когда меня вырвало на стену ее дома из-за того, что я сделал то, чего не хотела делать ни одна часть моего тела, вплоть до этого самого момента боль усилилась в геометрической прогрессии.
Схватив стакан с журнального столика в номере отеля, я делаю глоток виски, который налил час назад. Я строго придерживаюсь правила не пить во время плей-офф, но на этой неделе я сделал много такого, чего никогда не думал, что сделаю, так что выпивка после игры кажется довольно скромной по сравнению с другими моими решениями.
Два часа ночи, а я сижу на диване в Сиэтле, пью теплый виски и прокручиваю каждую ее фотографию, читаю каждое сообщение, которым мы когда-либо обменивались, желая хоть как-то заполнить пустоту. Я сделал скриншот каждой из фотографий Стиви в Инстаграм в ту ночь, когда папарацци поймали нас, прежде чем мы совместно решили отписаться друг от друга, чтобы ее имя не попало в прессу. На этой неделе я смотрел на эти снимки больше раз, чем могу сосчитать.
Раздается тихий стук в дверь, и, как грустный ублюдок, каким я и являюсь, во мне на мгновение вспыхивает надежда, когда я думаю, что это может быть она. Но даже если мы находимся в одном городе, Стиви никогда не придет ко мне, и я ни капли ее не виню.
Мэддисон стоит по другую сторону моей двери и выглядит таким же измученным, как и я, его каштановые волосы взъерошены, а глаза уставшие.
— Можно войти? — спрашивает Мэддисон, когда я открываю дверь. Он смотрит на виски, стоящее на столе между нами. — Что случилось с твоим правилом не пить?
— Я делал много такого, о чем никогда бы не подумал. Решил, что выпить — это ничто по сравнению с остальным.
— Тогда налей и мне, — Мэддисон кивает на бутылку.
Я беру другой хрустальный бокал и наливаю в него немного теплой янтарной жидкости. Выпив, он морщится.
— Отвратительно.
— Я знаю, — заняв место на диване, я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени и низко свесив голову.
— Ты должен перестать наказывать себя.
Я поднимаю голову.
— Думаешь, что моя лень сходить за льдом — это форма наказания? — я издаю неуверенный смешок.
— Я не это имел в виду, и ты это знаешь.
— Если ты здесь, чтобы поговорить о Стиви, я не хочу этого слышать. Сейчас два часа ночи, так что тебе лучше уйти.
— Мне абсолютно похуй, о чем ты хочешь или не хочешь говорить. Я не могу заснуть, потому что мой лучший друг находится в худшей форме, чем я когда-либо видел, так что да, мы поговорим.
Откидываюсь на спинку дивана, небрежно перекинув одну лодыжку через колено, и делаю глоток теплого виски. И все это я делаю с самодовольной ухмылкой, как бы говоря: «Удачи тебе, придурок, заставить меня говорить».
— Я уволил Рича.
