и я не сомневаюсь, что из меня получится образцовая гувернантка.
Я могу обедать в комнате с детьми, если предпочту это общему столу, и пока я так и делаю, потому что я застенчива, хотя никто в это не поверит.
– Ну, дорогая моя, чувствуйте себя как дома, – сказала миссис К. с материнской нежностью. – Я на ногах с утра до вечера, как вы понимаете, с таким-то большим семейством, но если я буду знать, что дети с вами целы и невредимы, огромный груз забот спадёт с моей души. Двери моих комнат всегда открыты для вас, а вашу мансарду я сделаю настолько удобной, насколько смогу. В доме есть несколько приятных людей, если вы захотите с кем-нибудь пообщаться, и по вечерам вы всегда свободны. Если что-то пойдёт не так, приходите ко мне, и будьте счастливы, как только можете. Вот и звонок к чаю, я должна бежать и переодеть свой чепец. – И она засуетилась, оставив меня устраиваться в моём новом гнёздышке.
Вскоре после этого я спустилась вниз и увидела кое-что, что пришлось мне по вкусу. Лестничные пролёты в этом высоком доме очень длинные, и когда я стояла на площадке третьего этажа, ожидая, пока маленькая служанка поднимется наверх, я увидела, как за ней быстро поднялся один джентльмен, взял у неё из рук тяжёлое ведёрко с углем, отнёс его наверх, поставил у ближайшей двери и, уходя, по-доброму кивнул и сказал с иностранным акцентом:
– Так будет лутше. Маленькая спинка слишком молода, чтоп нести такую тяшесть.
Разве это не хорошо с его стороны? Мне нравятся такие проявления, потому что, как говорит папа, мелочи указывают на характер. Когда я вечером рассказала об этом миссис К., она рассмеялась и сказала:
– Должно быть, это был профессор Баэр, он всегда делает что-то подобное.
Миссис К. сказала мне, что он из Берлина, очень образованный и добрый человек, но бедный, как церковная мышь, и даёт уроки, чтобы содержать себя и двух своих племянников – маленьких сирот, которых он обучает здесь в соответствии с пожеланиями своей сестры, бывшей замужем за американцем. Не очень романтическая история, но она меня заинтересовала, и я была рада услышать, что миссис К. предоставляет ему свою гостиную для занятий с некоторыми из его учеников. Между гостиной и детской есть стеклянная дверь, и я собираюсь украдкой взглянуть на него, а потом расскажу вам, как он выглядит. Ему почти сорок, так что ничего страшного, мама.
После чая и возни с маленькими девочками перед сном я взялась за большую рабочую корзину и провела тихий вечер, болтая со своей новой подругой. Я буду вести дневник-письмо и отправлять его раз в неделю, так что спокойной ночи, а остальное – завтра.
Вечер вторника
Сегодня утром я весело провела время в своей «школе», потому что дети проказничали, и один раз я даже подумала, что нужно задать им изрядную взбучку. Какой-то добрый ангел внушил мне мысль попробовать гимнастику, которой я продолжала заниматься с ними до тех пор, пока они не были рады посидеть спокойно. После обеда служанка вывела их на прогулку, а я старательно принялась за своё рукоделие, как маленькая Мейбл[98]. Я как раз благодарила свою счастливую звезду за то, что научилась красиво промётывать петли для пуговиц, как вдруг дверь гостиной открылась и закрылась, и кто-то начал напевать себе под нос песню Kennst du das Land[99], жужжа, как большой шмель. Это было ужасно неприлично, я знаю, но я не смогла устоять перед искушением и, приподняв один конец занавески над стеклянной дверью, заглянула внутрь. Там был профессор Баэр, и, пока он раскладывал свои книги, я внимательно его рассмотрела. Настоящий немец – довольно полный, с каштановыми волосами, взъерошенными по всей голове, густой бородой, крупным носом, самыми добрыми глазами, которые я когда-либо видела, и великолепным сильным голосом, который очень приятен для слуха, после нашего резкого или небрежного американского бормотания.
Его одежда порыжевшая, руки большие, и у него нет ни одной по-настоящему красивой черты лица, кроме превосходных зубов, но всё же он мне понравился, потому что у него была голова прекрасной формы, на нём очень хорошая льняная рубашка, и он выглядит как благородный человек, хотя на его пальто не хватает двух пуговиц, а на одном ботинке заплата. Он выглядел серьёзным, несмотря на своё пение, пока не подошёл к окну, чтобы повернуть луковицы гиацинтов к солнцу и погладить кошку, которая приняла его как старого друга. Затем он улыбнулся и, когда раздался стук в дверь, громко и отрывисто крикнул: «Herein!»[100]
Я как раз собиралась ретироваться, как вдруг заметила маленькую кроху, несущую большую книгу, и остановилась посмотреть, что происходит.
– Моя хочет моя Баэр, – сказала малютка, с шумом уронив книгу и побежав ему навстречу.
– Ты полутшишь сфоего Баэра. Ну же, подойди и обними его хоротшенько, моя Тина, – сказал профессор, со смехом подхватывая малютку на руки и поднимая так высоко над головой, что ей пришлось наклонить своё маленькое личико, чтобы поцеловать его.
– А теперь мне нада учи урок, – продолжала забавная маленькая кроха. Тогда он усадил её за стол, открыл большой словарь, который она принесла, дал ей бумагу и карандаш, и она что-то писала, время от времени переворачивая страницу книги и проводя своим маленьким пухленьким пальчиком по строчкам, как будто ища слово, и так серьёзно, что я чуть не выдала себя смехом, в то время как мистер Баэр стоял, с отеческим видом поглаживая её красивые волосы, из-за чего я подумала, что она, должно быть, его дочь, хотя она была похожа скорее на француженку, чем на немку.
Ещё один стук и появление двух юных леди отправили меня обратно к моему шитью, и я добродетельно оставалась сидеть на месте, несмотря на шум и бормотание, которые доносились из-за двери. Одна из девушек постоянно притворно смеялась и кокетливо восклицала: «Ну профессор!», а другая говорила на немецком с таким акцентом, который, должно быть, мешал ему оставаться серьёзным.
Обе, казалось, изрядно действовали ему на нервы, потому что я не раз слышала, как он твёрдо говорил: «Нет, нет, непрафильно, фы не слушаете, что я гофорю», а один раз раздался громкий шум, как будто он грохнул по столу своей книгой, затем последовало восклицание: «Фи! В этот день фсё идёт наперекосяк».
Бедняга, я пожалела его и, когда девушки ушли, ещё раз украдкой заглянула, чтобы посмотреть, выжил ли он. Мне показалось, что он устало откинулся на спинку стула и сидел там с закрытыми глазами, пока часы не пробили два, тогда он вскочил, положил свои книги в карман, как будто собираясь провести другой урок, и, взяв на руки маленькую Тину, которая заснула на диване, тихонько вынес её из комнаты. Мне кажется, у него непростая жизнь. Миссис Кирк пригласила меня спуститься на ужин к общему столу в пять часов, и, чувствуя лёгкую тоску по дому, я решила, что спущусь, просто чтобы посмотреть, что за люди живут со мной под одной крышей. Поэтому, придав себе подобающий вид, я попыталась проскользнуть в обеденный зал за спиной миссис Кирк, но, так как она невысокая женщина, а я её выше, мои попытки спрятаться за ней оказались довольно неудачными. Она усадила меня рядом с собой, и после того, как моё раскрасневшееся лицо остыло, я набралась смелости и огляделась по сторонам. За длинным столом свободных мест не было, и все присутствующие горели желанием поскорее поужинать, особенно джентльмены, которые, казалось, ели по расписанию, потому что они во всех смыслах этого слова глотали пищу не разжёвывая и исчезали, как только доедят. Это было обычное сборище молодых людей, поглощённых собой, молодых пар, увлечённых друг другом, замужних дам, занятых своими детьми, и пожилых джентльменов, погружённых в политику. Я не думаю, что мне захочется сближаться с кем-либо из них, кроме одной миловидной незамужней леди, в которой, кажется, есть что-то особенное.
В самом конце стола сидел профессор, выкрикивающий ответы на вопросы очень любознательного глухого старого джентльмена с одной стороны и беседующий о философии с французом – с другой.
