— Немцы шутить не любят, — усмехнулся Белецкий и протянул Глушецкому пачку сигарет: — Угощайтесь.
Глушецкий машинально взял сигарету, прикурил от зажигалки, протянутой ему Белецким, и глубоко затянулся. Он понимал, что надо соглашаться. Еще немного поторговаться, а потом согласиться. В конце концов, может быть, это и к лучшему.
— Я, пожалуй, согласен, господин Белецкий. В силу обстоятельств, так сказать. Только прошу не держать меня там долго. Не лишайте надежды иметь собственное дело.
— Если вы зарекомендуете себя…
— Да уж постараюсь. А что предстоит делать?
— В южной бухте затоплены теплоход «Грузия» и крейсер «Червона Украина». Глубина небольшая, видны мачты. Надо поднять суда и ввести в строй. А потом будете ремонтировать немецкие корабли.
Глушецкий поднялся, поклонился.
— Все понятно. До свидания.
В тот же день Глушецкий пошел на «Марине верфь» и был назначен мастером.
Немецкий офицер, которому он представился и подал документы, знал русский язык.
— Такие специалисты нам нужны, — заявил он, проверив документы. — Только предупреждаю — с рабочими ничего общего. Не стесняйтесь, если потребуется употребить силу. О случаях саботажа доносить немедленно. Вашим начальником будет инженер Сильников. Он тоже большой специалист.
Глушецкий пытался вспомнить, кто такой Сильников, но не вспомнил. «Негодяй какой-нибудь», — решил он.
У офицера было костистое лицо и глубоко посаженные темно-серые глаза. Растянув тонкие, бескровные губы в подобие улыбки, он сказал:
— Вы похожи на одного моего приятеля. Хороший был человек. Если и вы такой…
— Благодарю вас… — наклонил голову Глушецкий.
Больше этого офицера Глушецкий никогда не видел. Полгода спустя стало известно, что его убили партизаны по дороге в Симферополь.
Так Савелий Иванович стал мастером на «Марине верфь», которую вскоре рабочие прозвали Марьиной верфью. Было там четыре цеха — электриков, слесарей, токарей и кузнечный. Немцы полностью обеспечили верфь рабочей силой. В токарном отделении стояло несколько исправных токарных станков, которые однако, не работали из-за отсутствия электрической энергии. В распоряжении верфи был тихоходный буксир «Труженик моря», ветхий, еще дореволюционный кораблик. Немцам не понравилось название буксира, и ему вернули старое имя «Гостомысл».
Глушецкий видел, как старательно принялся за работу инженер Сильников. Он еще был молодой, этот инженер, красивый, бодрый. «Сукин сын, как выслуживается», — возмущался про себя Савелий Иванович.
Под руководством Сильникова со дна моря был поднят плавучий кран. На буксире притащили к причалу верфи старую баржу. Она, правда, не была нужна, но появлению ее у причала все рабочие обрадовались. А обрадовались потому, что баржа сплошь обросла ракушками-мидиями, хорошим подспорьем в скудном питании рабочих. С баржи стали ловить рыбу на крючок. Немцы не препятствовали рыбной ловле.
Руководил верфью немецкий инженер Брайшельд. Было ему лет под пятьдесят. Высокий, тощий. Из-под белобрысых бровей глядели бесцветные глаза. Он ни с кем не здоровался, ни на кого не глядел, ни с кем не разговаривал, но все видел и знал. Носил он гражданскую одежду. Все лето приходил на верфь в коротких, до колен, штанах из желтой кожи и такого же цвета куртке. Но головные уборы менял каждый день. То приходил в фетровой шляпе с пером, то в кепке с длинным козырьком, то в черной пилотке. За длинный нос рабочие прозвали его Брашпилем.
Сильников был его помощником. Брайшельд доверял ему, убедившись в его знаниях и старании.
Шло время, а Савелий Иванович все присматривался и ждал связного. Он не знал, что связной, который должен свести его с другими подпольщиками, был убит в перестрелке. Начинать действовать на свой страх и риск? С чего начинать? Кое-какой опыт подпольщика у Савелия Ивановича был: в гражданскую войну, когда в Севастополе хозяйничали врангелевцы, он успешно выполнял задания подпольщиков. Он знал, что главное в его деятельности — полнейшая конспирация и дисциплина. Раз нет связного, значит, не наступило время его действий.
Но время шло, и ему становилось невтерпеж. Он знал, что еще кто-то оставлен на подпольную работу. Но кто? Как установить это?
С каждым днем Глушецкий мрачнел. Особенно расстроился после того, когда прочитал о себе в газете «Голос Крыма», издаваемой гитлеровцами в Симферополе на русском языке.
О нем писали как о русском патриоте, решившем отдать все силы для уничтожения коммунистической заразы. Газета не скрывала его заслуг в годы гражданской войны, писала о том, что был он депутатом городского Совета, заслуженным мастером на Морзаводе. Эту газету Глушецкому прислал с посыльным Белецкий. Видимо, статья была состряпана им, хотя подпись под ней значилась другая.
Всю ночь Савелий Иванович не спал, ворочался от невеселых дум. Что же получается?..
Утром Савелий Иванович шел на верфь с головной болью. Ефрейтор Рихтер, прозванный рабочими Рихтой, удивился, что мастер пришел на работу раньше времени.
— Работать надо, — предупредил его вопрос Савелий Иванович.
— Работай, работай, — снисходительно усмехнулся Рихтер.
— Надо стараться.
— Надо, надо…
— Дай-ка ключи от склада.
— Зачем? — насторожился Рихтер.
— Надо проверить присланное снаряжение.
— Только с разрешения господина Брайшельда.
— Так он придет в конце дня.
— Это его дело.
— Значит, не дашь?
— Не дам.
— Ну и черт с тобой, — ругнулся Глушецкий и пошел к причалу.
Здесь стоял с удочкой Андрей, сын мастера Григория Яковлевича Максюка. Был он худ, со впалыми щеками и казался подростком, хотя ему было лет двадцать.
— Клюет? — спросил Савелий Иванович.
— Плохо, — неохотно отозвался Андрей, не поворачиваясь.
Савелий Иванович зачерпнул воды, смочил голову. Андрей хмуро покосился на него. «Пьянствовал с немцами, наверное», — подумал он и стал сматывать леску. Андрей ненавидел мастера. Правда, отец и он сам тоже работают на верфи. Но работа работе рознь. Их голод вынудил, и от их работы только одна видимость. А этот…
— А скажи-ка, Андрей, — словно между прочим заговорил Савелий Иванович, вытирая лицо носовым платком, — что слышно о партизанах? Есть ли они?
Андрей покосился на него, передернул худенькими плечами.
— А я откуда знаю?.. Немцы говорят, что есть.
— Ты по-немецки понимаешь? Когда это они говорили?
— Ничего я не понимаю. А просто в городе приказ коменданта гарнизона вывешен на русском и немецком языках. Пишут… Да вы разве не читали?
— Не читал.
— Вчера развесили.
— Вот как!
— Перед входом на верфь тоже висит.
— Не обратил внимания. Надо прочесть. А что рабочие говорят?
— Ничего не говорят, — буркнул Андрей, а про себя подумал: «Так я тебе и скажу. Вишь ты, допытывается. Не на того напал».
— Пойдем, однако, — кивнул Савелий Иванович. — Пора за работу приниматься.
Андрей ссутулил плечи и шаркающей походкой направился в цех. Савелий Иванович проводил его жалостливым взглядом.
Выйдя из проходной, Савелий Иванович стал искать глазами приказ коменданта, о котором говорил Андрей.
Приказ висел на видном месте, и Савелий Иванович удивился, что не заметил его. «Тоже мне, подпольщик, — досадовал он на себя, — не вижу даже того, что всем видно».
«За последние недели, — прочел Глушецкий, — в городе усилился террор. Отдельные темные элементы организуют засады, убивают чинов германской армии и проводят акты саботажа».
Далее в приказе говорилось о том, что германские власти будут принимать суровые меры, вплоть до расстрела, против партизан и их сообщников, обещалась высокая награда тем, кто будет помогать вылавливать «партизанские банды».
«Ага, допекло, — подумал Савелий Иванович. — Погодите, не то еще запоете. Земля будет гореть под вами. Это же севастопольцы!»
Теперь Глушецкий окончательно решил, что нет смысла дожидаться связного, пора действовать по своему усмотрению. Что он может сделать на верфи? Во-первых, помешать работам по поднятию со дна крейсера «Червона Украина». Как это сделать? Надо подумать. Во-вторых, ремонтировать немецкие корабли, которые будут приходить на верфь, так, чтобы…
Пожалуй, это даже хорошо, что он устроился на верфи. Следовало бы создать группу из верных людей. Надо хорошенько прощупать Григория Максюту и его сына Андрея. И к инженеру Сильникову он присмотрится. Непонятный он человек. Инженерное дело знает отлично, держится с достоинством. Инженер Брайшельд ценит его и передоверил ему почти всю текущую работу. Он на хорошем счету у начальника севастопольской полевой жандармерии обер-лейтенанта Эрнста Шреве. Глушецкий видел, как с Сильниковым здоровался за руку начальник СД штурмшарфюрер Майер. И в то же время Глушецкий замечал, что вся активность Сильникова направлена как бы на холостой ход. Он с завидным рвением делал то, что можно было бы не делать. Заметил Глушецкий и осведомленность его в событиях на фронтах. Сильников нет-нет да и проговаривался о том, где бьют немцев, и добавлял, вроде бы сожалея: «Затягивается война». От него Глушецкий услышал, что в Инкермане партизаны отвернули болты на полотне железной дороги при въезде в тоннель. Товарный поезд попал в крушение, весь тоннель оказался забитым искалеченными вагонами. «Вот уж эти партизаны, никак не успокоятся», — с усмешкой закончил Сильников. В другой раз он тоже, как будто между прочим, рассказал, что немцы превратили клинику имени профессора Щербака в дом терпимости для офицеров, а биологическая станция стала конюшней, что на Приморском бульваре пасутся лошади.
