— Как вы себя чувствуете?
Глушецкий хотел ответить, но спазма сдавила горло. Девушка улыбнулась и выбежала из палаты. Через несколько минут она вернулась, а следом за ней вошел высокий седой человек в халате нараспашку.
— Так, так, молодой человек, — сказал он, подойдя к кровати. — Чувствуем себя лучше, не так ли?
— Хорошо… — тихо ответил Глушецкий.
— Ну и великолепно. Поздравляю.
— С чем? — так же тихо, с запинкой спросил Глушецкий.
— С тем, что дело пошло на поправку.
Глушецкий больше ничего не сказал. Ему трудно было говорить. Он закрыл глаза.
Не знал Глушецкий, что стоявший перед ним человек с серыми волосами и моложавым лицом и есть хирург Веселовский, который спас его от смерти.
Глушецкий открыл глаза. Хирург все еще стоял у кровати и смотрел на него улыбаясь.
— Такие-то вот дела, — сказал Веселовский, когда Глушецкий остановил на нем свой взгляд. — Теперь пойдете на поправку. Но предупреждаю, выздоровление будет подвигаться медленно. Наберитесь терпения… На фронт еще успеете…
На последних словах Веселовский запнулся. Может, зря о фронте?
— Я голоден, — проговорил Глушецкий.
— Так это же замечательно! — воскликнул Веселовский и повернулся к девушке: — Мила, пойдите на кухню и принесите два яйца всмятку и компот. Если есть манная или рисовая каша, захватите тарелочку.
Мила вернулась, придвинула к кровати табуретку, поставила на нее завтрак. Подложила под голову Глушецкого еще одну подушку и стала кормить его из ложки. Николай ел медленно, полузакрыв глаза. На его лбу выступили капельки пота. Веселовский смотрел на него, ероша и без того взъерошенные волосы.
— Мила, — остановил он сестру. — На первый раз достаточно.
— Вы прямо-таки молодец! — похвалила Мила Глушецкого.
Глушецкий чувствовал слабость во всем теле. Где-то в глубине он ощущал боль, но она была притуплена и не доставляла мучений. Он скосил глаза на окно, увидел голубое небо, блестящие зеленые ветви дерева, омытые дождем, и спросил:
— Какое сегодня число?
— Третье июля, — ответила Мила.
— Июля?.. — удивился Глушецкий, морща лоб.
Он пытался что-то вспомнить. И вдруг перед ним всплыла картина: он окружен, сейчас его схватят немцы, но он метнул противотанковую гранату… А что потом? Ведь то было в апреле…
— Где я? Почему не стреляют?
Веселовский рассмеялся.
— По стрельбе соскучился. От фронта мы далеко, дорогой. В Тбилиси…
— А что со мной было?
— Что было, то прошло, — весело сказал хирург. — Об этом как-нибудь потом. А сейчас ешьте и спите, спите и ешьте. Думайте только о хорошем.
С того дня дело пошло на поправку. Глушецкий вспомнил, что у него есть сын. Сын! А жена Галя живет в Сочи с его матерью. Как же он мог забыть о них? Они не получают от него писем, беспокоятся.
Он подозвал Милу.
— В Сочи у меня мать. И жена там же. Галей звать. А сына… — Он запнулся, пытаясь вспомнить его имя, но так и не вспомнил: — Еще совсем маленький…
— Надо написать, — сразу догадалась Мила. — У меня есть карандаш и бумага.
Письмо получилось короткое. Николай успел продиктовать, что был ранен и поэтому не смог писать, что сейчас поправляется и скоро будет здоров, что о нем не следует беспокоиться. И вдруг почувствовал головокружение. Мила заметила, как его лицо побледнело, и торопливо сказала:
— На сегодня хватит. Сейчас запечатаю и отошлю. Ох и обрадуются дома!
Час спустя, когда Глушецкий почувствовал себя лучше, она спросила:
— А адрес?
Глушецкий, как ни напрягал память, вспомнить адрес не мог. Огорченно сказал:
— Не знаю. Пусть письмо полежит до завтра.
Утром он припомнил название улицы, номер дома из памяти выпал. Решил послать без указания номера.
Долго ходят письма на войне. Не так уж далеко от Тбилиси до Сочи, а ответное письмо пришло только на третью неделю. Все эти дни Глушецкий пребывал в нетерпеливом ожидании. И вот Мила влетела в палату с сияющим лицом и вручила Глушецкому треугольное письмо. Писала мать. Мария Васильевна сообщала, что рада была получить письмо от сына: ведь считала его погибшим. Крошка и Гриднев написали ей, при каких обстоятельствах он погиб, и она заболела от горя. Теперь чувствует себя лучше, даже ходит в госпиталь ухаживать за ранеными.
Николай перечитал письмо, но так и не нашел в нем даже упоминания о Гале. От Тимофея Степановича привет есть, а о Гале ни слова.
«Что случилось? — подумал Глушецкий. — Возможно, Галя уже послала письмо и я получу его на днях?..»
И чем дольше размышлял Николай, тем беспокойнее становилось на сердце.
Мила поняла, что письмо огорчило его, и спросила:
— Что-то случилось?
— Не знаю, — вздохнул Глушецкий. — Мама ничего не пишет о жене и сыне.
— Не расстраивайтесь. Получите и от жены письмо, — успокоила Мила.
— Буду ждать…
Через неделю пришло второе письмо от матери. Она писала, что в сочинском госпитале лежит разведчик Логунов, который передает привет своему командиру. Мать подробно перечисляла сколько ран у Логунова, какие муки он перенес. И опять ни слова о Гале и сыне.
— Что могло случиться? — мучился в догадках Глушецкий.
Мила молчала, не находя слов для утешения.
— Дай-ка, Милочка, листок бумаги и карандаш, — попросил Глушецкий.
За эти недели он окреп. Писать уже мог сам, без помощи Милы.
«Дорогая мамочка! Ты что-то скрываешь от меня. Зачем? Если случилось несчастье, то прямо скажи, я достаточно силен, чтобы перенести все…»
Потянулись томительные дни ожидания.
Однажды Глушецкий увидел, как Мила положила на стол книгу. Он широко раскрыл глаза, пораженный неожиданным воспоминанием. На свете существуют книги! Черт возьми, война способна выбить из памяти все… Надо же — забыть о книгах! Да что книги, забудешь, кем был. Кстати, чем занимался он до того, как началась война? Память медленно восстанавливала утраченное. Он видел море, баркас, старого рыбака… Кто этот усатый, загорелый, с суровыми складками на лице человек? Да это же Соловьев, лучший знаток черноморских рыб! С ним Николай часто выходил в море…
Закрыв глаза, Глушецкий вспоминал и вспоминал. Одна картина сменялась другой. Ему представилась Севастопольская биологическая станция, профессор Водяницкий, научный сотрудник Якубова… Вспомнился Киркинитский залив. Что он делал в этом заливе? Он там изучал… Что же он изучал в Киркинитском заливе? Бентос изучал. Бентос — греческое слово, по-русски значит «донный». К бентосу относятся все обитатели дна морей и океанов — животные и растения. Изучают бентос гидробиологи. Он, Николай Глушецкий, был гидробиологом.
Что ж он знает теперь, что помнит? Не придется ли переучиваться?
Глушецкого это так обеспокоило, что он попросил Милу достать ему книги по биологии морей и океанов. Мила принесла больше десятка книг…
Медленно, но все-таки оно шло вперед, время. И вот в один из дней Мила принесла долгожданное письмо от матери. Глушецкий прочел его и уткнулся лицом в подушку.
Мила несколько раз подходила к нему, но заговорить не решалась. Ей стало страшно. Страшно оттого, что этот искалеченный человек вот уже третий час лежит, уткнувшись лицом в подушку. Наконец она решилась и погладила его по голове.
Глушецкий вздрогнул и повернулся к ней. Несколько мгновений смотрел, не понимая, с отчужденным выражением в глазах.
— Я дам вам брому, — тихо сказала она.
— Не надо, — махнул Глушецкий рукой, в которой держал письмо.
Он сел на кровати и с грустью произнес:
— Сын умер, а жена на фронт ушла… Вот о чем умалчивала мать…
Мила наклонилась к нему и погладила по руке.
— Жаль вашего сына… Но вы не падайте духом. Будут у вас еще дети…
Она покраснела: «Что я, дурочка, мелю», — выругала себя.
Он приподнял голову и посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляда, только еще больше покраснела.
Ее глаза невольно поразили Глушецкого своей чистотой. Он не удержался от удивленного восклицания:
— Откуда ты такая?!
— Какая — такая?
— Хорошая.
— Ну уж и хорошая…
Он пожал ей руку и сказал:
— Спасибо тебе за утешение. Только больше не надо.
Его глаза опять потускнели. Николай вроде бы смотрел на Милу, но она чувствовала, что он не видит ее. Мила отошла.
Несколько минут Николай сидел неподвижно, потом лег, устремив взгляд в потолок, где трещины от старой побелки образовывали причудливые узоры.
Так он и лежал до тех пор, пока не стемнело.
2
Мария Васильевна тяжело переживала сообщение о смерти Николая. А когда умер внук и ушла на фронт Галя, совсем слегла. У нее не было никакой определенной болезни. Но и не было ни сил, ни потребности двигаться. Она стала думать о смерти. «Кому я теперь нужна. Пора бы перестать коптить небо».
