И если бы не Тимофей Сергеевич, кто знает, может, и не довелось бы увидеть ей светлых дней. Он кормил ее с ложечки и каждый раз при этом шутил, вспоминая молодость.
— Помнишь, Маша, — говорил он, — как лихо плясали мы на твоей свадьбе? Моторная ты была!
— Была, да сплыла, — тихо вздыхала она.
— Ну, не скажи! — Тимофей Сергеевич взмахивал рукой. — Задор в тебе и сейчас остался. Всегда неугомонная была. И будешь!
— А для чего?..
— Вот тебе и на! — в изумлении поднимал седые мохнатые брови Тимофей Сергеевич. — До победы дожить надо!
Она молчала, скорбно водя глазами по стенам.
Однажды он заявил:
— Врагов надо пережить, посмотреть, как подлое племя фашистов погибнет в корчах. Они убили твоих детей. Но ты мать, ты не должна склонять перед ними голову.
— Я и не склоняю, — с печальным укором говорила Мария Васильевна.
— Нет, склоняешь, матушка, — уже сердился Тимофей Сергеевич.
Сегодня он вернулся во второй половине дня, ранее обычного, и озабоченно стал перебирать книги на этажерке, в шкафу. Найдя нужные, он облегченно вздохнул, положил их на стол и подсел к Марии Васильевне.
— Был сегодня в госпитале, — начал он рассказывать. — Познакомился с одним раненым майором. Обеих ног лишился, но крепкий мужик, упрямый. Философию и английский язык решил изучать. Подобрал я ему несколько книжек.
Он наклонился к Марин Васильевне, лежащей с закрытыми глазами, и спросил:
— Ты слушаешь, Маша?
Она открыла глаза и тихо, чуть виновато сказала:
— Слушаю… Задумалась немного.
— Есть среди раненых молодые, совсем мальчишки, — продолжал Тимофей Сергеевич. — Стонут, ночами плачут, зовут: «мама», «мамочка». Но где их матери?.. А ведь никто лучше матери не утешит…
Мария Васильевна подтвердила:
— Да… никто.
Тимофей Сергеевич оживился, словно осененный какой-то догадкой.
— А почему бы, Маша, тебе не сходить в госпиталь? Ведь там наши дети лежат.
— Куда уж мне?.. Квартал не пройти…
— Было бы желание! — горячо возразил Тимофей Сергеевич. — Желание надо иметь, Маша. Ждут ребята материнской ласки. Помни об этом… Однако побегу.
Он взял книгу и торопливо вышел.
Утром Тимофей Сергеевич был изумлен, увидев Марию Васильевну хлопочущей на кухне.
— Ожила вот немного, — смущенно проговорила она.
— Вот и хорошо.
Впервые за месяц с лишним они сели вместе за стол. За чаем Тимофей Сергеевич шутливо сказал:
— Черт знает куда делись мои болячки — радикулит, катар. Знать, войны испугались…
— Замотался на работе, вот и не замечаешь, — сказала Мария Васильевна.
— Может, и так, — согласился он. — Будешь ли о радикулите думать, если под Сталинградом трехсоттысячную армию фашистов разгромили! На Украине наши тоже гонят. Сейчас надо все силы напрягать, чтобы добить зверя.
Мария Васильевна полюбопытствовала:
— До границы догонят, а там как? Остановятся?
— Ну нет! Бешеного зверя надо не только отогнать, но и уничтожить. До самого Берлина гнать будем, а там…
— А вот на Тамани и в Крыму, — вздохнула Мария Васильевна, — они крепко держатся. Не отступают.
— Выбьем, — хлопнул он ладонью по столу.
— Скорее бы. Мой Савелий в Крыму мается. Жив ли?
Тимофей Сергеевич ушел на работу, а Мария Васильевна стала собираться на базар. Она вышла из квартиры, прошла полквартала и почувствовала, что идти дальше не может. Голова закружилась, перед глазами поплыли желтые круги. Мария Васильевна присела на скамейку и долго не поднималась. Она так и не дошла до базара.
На другой день, когда Тимофей Сергеевич ушел, Мария Васильевна взяла его трость и, опираясь на нее, не спеша пошла по улице. Купив на базаре абрикосов и яблок, направилась в ближайший госпиталь.
Тимофей Сергеевич не застал ее дома. Она пришла, когда стемнело, и сразу захлопотала:
— Ах, господи, задержалась до каких пор. Ты, поди, голодный, а я и обеда не приготовила. В госпитале была.
С веселой усмешкой Тимофей Сергеевич добродушно сказал:
— Слышишь, примус шумит? Обед подогревается. Из столовой принес. Картофельный суп и рисовые котлеты.
С проворством, удивившим его, Мария Васильевна накрыла на стол. Ела она с аппетитом. Убрав со стола, не легла, а села в плетеное кресло, имея явное желание поговорить. Тимофей Сергеевич понял это и, усевшись напротив, с участием сказал:
— Рассказывай, Маша, что видела.
— Верно ты сказал — молоденьких много. Пришла я с подарками в палату и немного оробела, а потом освоилась. Поговорю с одним, другой просит: «Со мной, мамаша, посиди», а там третий… Вот и задержалась. А один офицер, у него ноги в гипсе, поцеловал мне руку на прощанье и сказал: «Мои родители погибли при бомбежке, остался я один. Вы будете мне второй матерью. Вылечусь, поеду на фронт и письма буду писать вам». Красивый такой, серьезный…
Тимофей Сергеевич довольно усмехнулся:
— Завтра опять пойдешь?
— А как же! Обещала…
Так Мария Васильевна оказалась добровольной няней в госпитале. Она облюбовала одну большую палату. Все раненые в ей были «лежачие», как их называли медицинские работники, и проводила там целые дни. Раненые звали ее «мамаша». Они знали о гибели ее сына. Некоторые предлагали ей деньги. Но она всякий раз отказывалась и даже обижалась, когда настаивали. Зато с охотой ходила по их поручению за фруктами. Чувствовала себя Мария Васильевна в палате, как мать около больных детей, и называла раненых ласково: Павлик, Славик, Саша…
Однажды в палату принесли хмурого и неразговорчивого человека с забинтованными руками и ногами. На его лбу и на правой щеке чернели большие ссадины. Когда его уложили на кровать, он несколько раз гулко кашлянул, попросил воды и грубо послал к черту соседа, спросившего его о ранениях.
Мария Васильевна поднесла ему воды и, когда он напился, спросила:
— Милый, ты бы не ругался, а лучше постонал, если больно. Под бомбу попал или под снаряд? Болячек-то, вижу, много.
Раненый скосил на нее глаза. Перед ним стояла невысокая, сухонькая старушка с ласковыми светлыми глазами, окруженными густой сеткой морщинок. На голове светлела белая косынка, из-под которой выбивались седые волосы.
— А не все ли равно? — сурово сдвигая брови, проговорил раненый. — Заштопают, и не поймешь, от чего шрам — от чирья или от бомбы.
Мария Васильевна не обиделась на резкий ответ.
— Если что потребуется или просто поговорить захочется — кликни меня, — примирительно сказала она.
— Обойдусь, — и он повернулся лицом к стене.
На другой день, когда Мария Васильевна пришла в палату, этот раненый первый подозвал ее.
— Простите меня, мамаша, — смущенно произнес он, — вчера я нагрубил вам. Мне ребята выговор сделали. Они сказали, что вы мать Николая Глушецкого. Правда ли?
— Правда, — с затаенной тоской сказала Мария Васильевна.
— Так это же мой командир! — воскликнул раненый. — Моя фамилия Логунов, Трофим Логунов. Я разведчиком был. Ребята сказали, что Глушецкий погиб. Я не знаю. Мы вместе были, но я в плен попал.
— А Коля взорвался на противотанковой гранате, — сказала Мария Васильевна.
Логунову почудился укор в ее словах, и он торопливо стал объяснять:
— Мы дом обороняли. Налетело фашистов видимо-невидимо, а нас было немного. Врукопашную дрались. Меня по голове ударили, сознание потерял, а когда очнулся, вижу — связан. Повели на допрос…
— Как же ты уцелел?
Логунов поморщился:
— Долгая история… Сначала пытали, потом повезли куда-то на машине. Ударил шофера каблуком по затылку, а сам выпрыгнул на ходу. Машина под откос свалилась.
— То-то и побитый весь.
— На допросе досталось, да и когда с машины упал. Через передовую переходил — опять досталось…
Слушая его, Мария Васильевна не один раз тяжело вздохнула.
— И что человек может перенести! Уму непостижимо…
С этого дня так и повелось: приходила Мария Васильевна в палату, садилась у кровати Логунова, и он начинал рассказывать ей о своем командире — о ее сыне.
Как-то Мария Васильевна застала Логунова удрученным.
— Раны болят? — спросила она участливо.
Логунов признался, что боится написать жене о себе.
— Чего же бояться?
— А на что ей калечный? Она красавица.
— Это нехорошо, — решительно заявила Мария Васильевна.
— Что — нехорошо?
— А что жене не веришь. Не любишь, значит.
— Люблю, мамаша, очень люблю, — смущенно возразил Логунов и признался со вздохом: — И ревную, конечно…
— Раз любишь, надо верить! Письмо обязательно напиши. Она, бедняжка, переживает за тебя, а ты ее обижаешь. Негоже так. У вас согласия в жизни не будет. Ты парень пригожий. С какой стати она покинет тебя?
