— Здравия желаю, господин Белецкий, — начал с ходу Савелий Иванович, изображая па лице угодливость. — Разрешите вас поздравить с высокой должностью.
— Кто такой? — отрывисто спросил Белецкий, не вставая.
— Я Глушецкий Савелий Иванович, мастер с Морзавода.
Белецкий снял пенсне, протер стекла носовым платком. Надев пенсне снова на нос, он встал и оглядел Глушецкого с ног до головы.
— Тот самый Глушецкий — депутат городского Совета, знатный мастер, чей портрет висел на доске Почета?
— Он самый.
— Любопытно, — протянул Белецкий. — И зачем вы пожаловали?
Глушецкий покосился на человека, сидящего на диване.
— Мне хотелось бы поговорить с вами наедине.
Белецкий нахмурил брови и сухо заявил:
— Это мой доверенный человек.
«Где я эту бульдожью морду видел?» — подумал Глушецкий, имея в виду человека на диване. Но так и не вспомнил.
— У меня разговор, можно сказать, секретный, — вздохнул Савелий Иванович. — Ну если нельзя, так ничего не попишешь. Пойду в гестапо. Кстати, не скажете ли, где оно находится?
Белецкий вышел из-за стола, подошел к Глушецкому и, глядя в упор, сказал:
— Что ж, поговорим наедине. — И кивнул своему охраннику: — Жди за дверью.
Когда тот прикрыл за собой дверь, Белецкий снова сел в кресло.
— Ну, депутат городского Совета, выкладывайте свои секреты.
Глушецкий присел на краешек стула и достал из кармана тетрадь.
— В этой тетради, — сказал он, — фамилии членов горкома и депутатов городского Совета, их семей, домашние адреса. Интересуетесь?
Белецкий протянул руку за тетрадью, но Глушецкий не спешил ее передавать.
— А может, список передать в полицию или в гестапо? — прищурился Глушецкий.
— Давайте мне, — нетерпеливо потребовал Белецкий.
— А что я буду иметь взамен?
Белецкий встал, поморщился.
— Что же вы хотите получить взамен?
— Видите ли, господни Белецкий, — спокойно сказал Глушецкий, подавая ему тетрадь, — каждый хочет извлечь выгоду из создавшейся обстановки. В том числе и вы… Можете ли вы ответить мне на один вопрос?
— Что за вопрос?
— Вам известно, что я был депутатом, что мой портрет висел па доске Почета. Вы должны знать также, что я был членом партии. Всего этого достаточно, чтобы гестапо меня незамедлительно отправило на тот свет. Не так ли? А я вот сам, не скрываясь, прихожу к вам и предлагаю свои услуги. Не кажется ли вам это странным?
— Да, кажется, — подтвердил Белецкий, листая тетрадь и кидая на него косой взгляд.
— А известно ли вам, что два месяца тому назад меня исключили из партии?
— За что же? — Белецкий перестал перелистывать тетрадь и уставился на Глушецкого.
Голубоглазый, с закрученными вверх кончиками усов, светловолосый мастер с Морзавода показался Белецкому очень похожим на немца. Он располагал к себе, но Белецкий был недоверчив.
— Но вы, конечно, не знаете, что в моих жилах течет арийская кровь, — с неподдельным достоинством сказал Савелий Иванович и облизал пересохшие губы. — Да, господин Белецкий моя бабушка была чистокровной немкой. Могу доказать.
Если бы Белецкий тотчас потребовал доказательств, вряд ли Савелий Иванович смог бы их представить. Кстати, список депутатов и членов горкома — тоже липа. В горкоме партии знали, что давали Глушецкому. В списке значатся те, кто эвакуирован из Севастополя с семьями. Напрасно гестаповские ищейки будут их разыскивать.
Белецкий, подошел к письменному стаду и сунул тетрадь в ящик. Сел в кресло, закурил и проговорил с нескрываемой иронией:
— Вот что… Список ваш несомненно представлял бы ценность, если бы у нас его не было. Вы что думаете — мы сидели и ждали, когда какой-нибудь Глушецкий придет к нам со списком? Мы заранее побеспокоились об этом. Я мог бы просто вернуть его вам. Но — пока оставляю его у себя. Это похвально, что вы желаете сотрудничать с немецкой армией и принести пользу освобожденной России…
«Вот и все, сорвалось…» — подумал Глушецкий и, сохраняя спокойствие, сказал:
— Мне кажется, господин Белецкий, вы не совсем правильно поняли меня. Я не политик. Ваши высокие слова меня мало волнуют. Для меня хороша та власть, которая меня не тронет и даст возможность добывать деньги. Деньги — мой бог. Список же принес я для того, чтобы видели, что я отрекся от прошлого.
— Так вы хотите денег? — Белецкий снисходительно усмехнулся. — И сколько?
— Ах, господин Белецкий, мы все еще не можем понять друг друга.
— Какого черта морочишь мне голову! — вдруг рассвирепел Белецкий. — Говори и убирайся!
«Не перегнул ли я палку?» — подумал Глушецкий. Он встал и, приблизившись к столу, вкрадчиво продолжал:
— Извините, господин Белецкий. Я пришел именно сюда, потому что знаю, в таком учреждении должны быть деловые и энергичные люди. Такие, как вы, например. С вами я и хотел бы иметь дело.
— Да говори же, чего хочешь?!
— Хочу стать предпринимателем.
Белецкий неожиданно рассмеялся. Глушецкий обиженно сказал:
— А что тут смешного, господин Белецкий? Я хочу заняться сбором металлолома. Германии металл нужен. Вы знаете, сколько можно заработать на этом? Если вы поддержите меня в организации такого предприятия…
— Вот это деловой разговор, — перестал смеяться Белецкий. — Только бесполезный.
— Это почему же? — удивился Глушецкий.
— А потому, что немцы не дадут вам заработать. Металлолом — это трофеи германской армии. Для его сбора они сгонят пленных. И все это обойдется им бесплатно.
Глушецкий растерянно развел руками.
— Вот этого я не сообразил… Тогда коммерция… Это единственный способ разбогатеть.
— Положим, не единственный…
— Для меня единственный. Я так думаю, господин Белецкий немецкая армия не будет препятствовать развертыванию частной инициативы.
Глянув на часы, Белецкий проворчал:
— Заговорились мы, а без толку. Идите домой, но через два дня явитесь ко мне. Я распоряжусь, чтобы вам выдали необходимые документы.
— Премного вам благодарен, господин Белецкий, — поклонился Глушецкий и вышел из кабинета.
Около дверей стоял страж заместителя городского головы. Он проводил Глушецкого настороженным взглядом.
Пройдя несколько кварталов, Глушецкий с ожесточением плюнул.
«Какую гадость говорил, как только мой язык поворачивался! Но надо, надо… Так надо…»
На третий день он опять появился в кабинете Белецкого.
На диване сидел все тот же человек с бульдожьей физиономией. Он криво усмехнулся и кивнул в знак приветствия, но с дивана не поднялся. Белецкий на этот раз был более любезен. Он протянул через стол руку и пригласил сесть.
«Значит, списка у них совсем никакого нет», — с облегчением подумал Глушецкий.
Откинувшись на спинку кресла и щурясь сквозь стекла пенсне, Белецкий сказал:
— Ну-с, гражданин Глушецкий, наведенные нами справки подтвердили правильность ваших заявлений. Мы выдадим вам хлебную карточку и документы. О коммерческой деятельности, к сожалению, придется на время забыть.
— Это почему же? — вырвалось у Глушецкого.
— О вас был разговор с немецким комендантом полковником Шансом. Он приказал использовать вас по специальности, в судоремонтных мастерских на минной пристани. На базе этих мастерских немецкое командование создает морскую верфь — «Марине верфь». Инженеры есть, рабочие тоже. Но нет мастеров. Заведующий биржей труда господин Шульгин жалуется, что все, кто приходит регистрироваться на биржу, выдают себя за чернорабочих. А у вас слава великолепного мастера, вы можете быстро отличиться.
Глушецкий поморщился:
— Мне не улыбается такая перспектива. Что я буду иметь от этого? Разрешите мне, на худой конец, собственную мастерскую открыть.
Белецкий чуть повернулся, и солнечный луч скользнул по стеклам пенсне. Глушецкому показалось, что из-под стекол блеснули молнии.
— Я не имею права отменять распоряжения коменданта, советую вам подчиниться его приказу. Иначе… Вы видели на, Пушкинской площади…
— Видел, — вздрогнул Глушецкий, — не приведи господи…
Он видел и никогда не забудет виселицы на Пушкинской площади. Были повешены три русских парня. На груди у каждого бирки с надписью: «Саботажник! Так будет с каждым, кто не будет регистрироваться и не будет работать». Вся вина этих ребят состояла в том, что они попали на глаза офицеру, имеющему приказ повесить первых попавшихся для устрашения жителей, не желающих идти на биржу труда для регистрации.
— Немцы шутить не любят, — усмехнулся Белецкий и протянул Глушецкому пачку сигарет: — Угощайтесь.
Глушецкий машинально взял сигарету, прикурил от зажигалки, протянутой ему Белецким, и глубоко затянулся. Он понимал, что надо соглашаться. Еще немного поторговаться, а потом согласиться. В конце концов, может быть, это и к лучшему.
