именно оттуда послышался мне ее голос. А может быть, она умерла и со мной говорил ее дух, как дух той аббатисы в Парме? Боже мой, ведь это третья ложа справа — та самая ложа!.. Безумец! Сказки кавальере Джордано не повторяются, и Альба от меня дальше, чем если бы она умерла сто лет назад».
Он повернул голову и со страстной жалобой посмотрел в лицо друга.
— Семь дней, прожитых в мучительной тревоге, — пробормотал он. — Как упряма надежда! Смешно! Постоянно дрожать, чувствуя ее близость, ни разу не увидеть — и все же знать сердцем, что близок вечер, когда она откроет мне свое лицо: мне, который все… все…
— Перестань, Нелло!
— Значит, все кончено? Или она еще придет?
— Замолчи! Нас слышат… Он спрашивает насчет третьей ложи в первом ярусе, с правой стороны! — крикнул Гадди остальным. — Почему она пустует при полном сборе? Признаться, и я…
— Так ведь это ложа семейства Нардини, — пояснил Полли.
— Однако… — начал издалека адвокат.
Нелло, сплетя пальцы, повернулся к Полли.
— Неужели это правда? — спросил он.
— А как же! Клянусь Вакхом…
Но молодой Савеццо пронзил певца злобным взглядом из-под взъерошенных бровей. Его изрытый рябинами нос торжествующе задрался вверх.
— Не думаю, — заявил он злорадно. — Старик Нардини так и не сдался. Ложу оставили за ним лишь для вида, чтобы она не досталась среднему сословию, которое на нее претендовало…
— И, надеюсь, напрасно, — ввернул синьор Джоконди.
— Я все отдал народу, а чем отплатил мне народ? — вопросил адвокат, меж тем как Нелло схватился за голову.
— Можете быть уверены, что семейство Нардини не придет, — еще раз подчеркнул Савеццо.
И тут молодой певец зашатался. Гадди бросился к нему, но он уже лежал на полу; глаза его были закрыты. Все отскочили, только друг склонился над бесчувственным юношей. И когда те потом столпились вокруг, забрасывая его вопросами: что такое? что с ним? — Гадди так и взвился от негодования.
— Могут быть у человека нервы — как вы думаете? Я сам человек суеверный, и эта единственная пустая ложа мне тоже не нравится.
— Да, — сказал Савеццо и с самодовольной усмешкой посмотрел на распростертого Нелло, — артисты — народ хлипкий.
— Надо бы позвать врача, — забеспокоился кавальере Джордано.
— Да нет, пройдет, — уверял аптекарь.
— Как сказать, — усомнился адвокат. — Вот и со мной раз было…
— Доктора, доктора! — уже кричал Полли, размахивая руками и расталкивая рабочих, собравшихся поглазеть.
Прибежал капельмейстер.
— Что такое? — спросил он, и по его лицу разлилась мертвенная бледность.
— Ничего, — отмахнулся Гадди, тряхнув юношу за плечо. — Принесите воды, Дорленги!
Капельмейстер пошарил в карманах. И вдруг рухнул на колени перед бесчувственным телом.
— Скажите мне только: сможет он петь? — Он снова вскочил. — Боже мой! Я окончательно погиб!
Синьор Джоконди тихонько толкнул аптекаря и многозначительно подмигнул адвокату.
— Кстати, маэстро, — сказал он, — тут и примадонна выразилась в том смысле, что не намерена больше петь. Она очень не в духе, не правда ли, господа?
Но капельмейстер оставался нем, и адвокат счел уже своевременным, расставив руки, зайти ему в тыл. Однако Дорленги и не подумал грохнуться наземь, а только дико засмеялся и крикнул не своим голосом:
— Я так и знал! Так и знал!
Гадди оторвался от своего занятия — он растирал юноше виски — и выпрямился.
— Замолчите вы! Не видите разве, что над вами смеются? Да и этот чудак уже открыл глаза.
— Ничего не значит, — важно сказал адвокат. — Человеку с сверхчувствительными нервами, вроде меня, не так-то легко с ними справиться.
— Доктора! — все еще кричал Полли, мелькая между кулисами. Но он побежал не в ту сторону и, к своему удивлению, увидел Олиндо: ухватив крашеную хористку под мышки, юноша прижимался к ней с пугливым восторгом. На минуту отец, энергично выгребавший руками, словно прирос к месту. И внезапно прыгнул.
— Как? Ты видишь меня и продолжаешь свое? А ну-ка посмотрим, отец я тебе или нет?
И рука его — раз-раз — зашлепала по лицу сына, на котором теперь изобразилось жестокое разочарование.
— Но я так люблю ее, — растерянно зарыдал он, — я на ней женюсь, отец!
— И ты это смеешь говорить мне! Ну и тип!
— За что вы его, собственно, бьете? — спросила девушка. — Что в этом плохого? Дайте-ка мне лучше папиросу.
— Пошел вон! Да поживей! — Став на цыпочки, Полли повернул юнца к себе спиной, чтобы дать ему пинка. И спровадив его: — Я запрещаю вам, синьорина!
— Брось, папаша, это просто ревность! — Она пощекотала его под подбородком. — А люблю я по-прежнему одного тебя.
— Ну, ну, надеюсь! Только не вздумай еще раз наведаться ко мне в лавку. Попадись тебе тогда моя жена… Так завтра в три. Но помни, если ты не оставишь мальца в покое, между нами все кончено.
— Ай-ай, как страшно! — крикнула она ему вдогонку. — А где же папироса?
— Несчастный! Ты все еще не убрался отсюда?
Ибо Олиндо, присев на картонный пень, проливал обильные слезы.
— Вместо того чтобы бежать за врачом и спасать человека, этот несчастный болван сидит здесь и ревет из-за какой-то актрисы, из-за женщины, у которой нет ни гроша за душой и которая будет изменять ему с кем попало!
— Это неправда, отец!
— Ах, вот что? Ну так спроси адвоката! Спроси барона! А еще лучше спроси ее самое насчет них обоих!
— Быть того не может! — Олиндо вскочил с видом фанатика, готового взойти на костер.
Но отец выпрямился, ткнул себя в жирную грудь и, широко ухмыляясь, сказал:
— Ну, так спроси ее насчет меня!
Олиндо покраснел до корней своих рыжих вихров, опустил глаза долу и зашатался. Отец похлопал его по плечу.
— Раз ты здесь свой человек, покажи, как пройти к выходу.
Через дверцу под сценой они вышли в оркестр, где было еще пусто. Только Нина Цампьери и молодой Мандолини сидели у арфы, всецело занятые друг другом, да похрапывал старик чиновник Дотти, зажав под мышкой свой кларнет. В партере Полли говорил каждому встречному:
— Мы ищем доктора, на сцене что-то случилось.
Но никто не понимал его из-за общего хохота, виновником коего был Галилео Белотти. Он стоял перед низеньким человечком, прислонившимся к стене у входа, под ложей семейства Джоконди.
— А ведь у вас, похоже, горб? — обратился к нему Галилео, высоко вздернув брови.
Тот вздрогнул.
— Что вам от меня нужно? Я вас не знаю!
— Видите! Я сразу догадался, что у вас горб. — И Галилео безжалостно ткнул в человечка пальцем.
— Отстаньте, или я запущу вам в голову этим стаканом, — взвизгнул горбун, весь дрожа и проливая воду.
