еще больше распалило доктора.
Всей своей грузной фигурой он вдвинулся между женой и Галилео Белотти, который, все так же, вздернув брови, развязно лопотал:
— Да уж больной или здоровый, а с женой вашей мы теперь знакомы. Халды-балды! Честь имею, доктор, докторица у вас первый сорт…
Но тут он запнулся, и только из горла его вырвалось какое-то клокотанье — доктор рукой разжал ему челюсти, а другую сунул в рот. Галилео глухо взвыл — доктор взмахнул в воздухе окровавленным зубом. Послышались хлопки — аплодисменты перешли в овацию. Рануччи ничего не оставалось, как только кланяться. Галилео и след простыл.
— Видишь, Оттоне, как ты мог нарваться? — сказала синьора Джоконди. Ее муж держался за щеку, словно зуб вырвали у него. Он поискал взглядом глаза дочерей. Розина опустила свои долу, Чезира прятала под прищуренными веками язвительную улыбочку. Отец отпихнул ногой плюшевую табуретку и с сердцем выругался.
— Все равно это не считается болезнью!
Смех волнами пробегал по залу: затихая наверху, он снова вспыхивал внизу. Галерка все наполнялась, оттуда кричали:
— А ведь он отличный зубодер, наш доктор!
Отцы сажали детей на плечо, чтобы и они увидели доктора.
— Очевидно, любимец публики сегодня доктор Рануччи, — иронически заметил адвокат Белотти, обращаясь к соседям по клубной ложе.
Его брат Галилео снова появился в партере. Ему выражали сочувствие, но он отмахивался и говорил упрямо:
— А все-таки я позабавился. Опять же и зуб был с дуплом.
— Фу ты, от смеха прямо жарко делается, — пожаловалась мамаша Парадизи и, воспользовавшись минутой, когда Манкафеде отвернулся, достала флакончик и протерла у себя под мышками.
Синьора Полли нагнетала веером мощные струи воздуха.
— Жарища-то какая! Что же они не начинают?
— От экономки синьора Ортензи такое амбре, прямо в нос ударяет, — шептал ей муж. — Слепой-то он слепой, но обоняния-то не потерял? От этих девиц на сцене и то так не пахнет. Как член комитета я ведь обязан был там побывать. Так что бы ты думала — твой Олиндо и туда поспел. Смотри у меня, постреленок, сиди теперь на месте!
— Театр прямо ломится от публики, — говорила синьора Камуцци молодым людям, выстроившимся полукругом перед ее ложей. — Даже здесь нет спасения от запахов галерки. Хоть бы им в театре запретили есть чеснок. Но чего можно ждать от комитета, который распорядился посадить дам такого пошиба рядом со мной — буквально рядом?
И она кивнула головой на партер, стараясь при этом не смотреть туда. Долговязая Рафаэлла, уверясь в чувствах арендатора, сидевшего позади, сразу же потеряла к нему всякий интерес. Теперь она занялась оркестром, где обойщик Аллебарди то и дело выдувал рулады в ее честь. Но механик Бландини очень скоро затмил его свободными импровизациями на кларнете.
— Погляди, как Ноноджи на тебя пялится, — предупредила Лауретта свою подругу Тео. — Он то и знай корчит тебе рожи.
— Подумаешь, нужен он мне, — ответила та. — Я пришла музыку слушать. А уж после этого певца мне ни на кого и глядеть не хочется. Вот ему бы я не отказала, да оградит его мадонна от всякой напасти!
— Жаль мне бедненького молодого человека, — просюсюкала мамаша Фаринаджи, и обе сестры Перничи так и шарахнулись от нее — прямо на лейтенанта Кантинелли.
— …как и всякой доброй христианке, — благочестиво поправилась хозяйка заведения на виа Триполи, поворачивая то к одному, то к другому свой пышный бюст и набожно крестясь.
На галерке шептались.
— Ты слыхала, Помпония, тенор-то, говорят, отдал богу душу.
— Не иначе как из-за примадонны, Феличетта! Он так ее любит, что ему сделалось дурно.
— Это ты от хозяйки слыхала?
Но служанка купца Манкафеде только повела плечами и приставила палец к губам.
— Говорят, он влюблен в примадонну, — доверительно шепнула синьора Сальватори синьоре Маландрини. — Это сведения от Эванджелины. Да и по его выразительной игре видно, что мальчик прямо сам не свой. А она просто бессердечная кокетка и гадко с ним обращается.
Жена откупщика наклонилась к сестре супрефекта:
— У примадонны будто бы сын от тенора. Ну и нравы у этих актеров!
— Да ничего подобного, душечка! Они просто муж и жена, но скрывают это для пущего эффекта.
— Этот тенор, как там его… — запнулась синьора Камуцци и заглянула в свою программу. — Он, оказывается, еще хуже, чем я думала. Ни малейшего чувства.
— Вот уж нет, — возразил городской секретарь, — он и в обморок-то упал скорее от избытка чувств.
— Кстати, насчет его обморока: вам не кажется, господа, что это специальный трюк по заказу комитета? А может быть, сам актер до этого додумался, чтобы подкупить публику?
— Замечательно остроумно, синьора! — оказал Сальватори-младший.
Молодой Савеццо, скрестив руки на груди, исподтишка наблюдал, как вспыхивает ненависть в глазах благородной дамы.
Старая синьора Мандолини дотронулась веером до плеча своего слепого друга.
— Орландо, мне все время вспоминается представление «Целимены» в театре Пальяно во Флоренции — помнишь? С тех пор прошло уже лет сорок пять, верно? Малютка Гарлинда, пожалуй, единственная напомнила мне Бранциллу — Бранциллу в молодости.
— Да что ты говоришь, Беатриче! Ведь то же самое показалось и мне. Когда эта девушка пела, в ушах у меня звенел другой, давний, милый сердцу голос — словно сон, который при пробуждении забывается.
— Дженнари очень неплох, хоть и поет как бог на душу положит — видно, нынче не любят учиться, а кавальере Джордано сделал бы лучше, бедняга, если бы вовсе не пел.
— Да, он словно назойливо напоминает нам, что и мы состарились.
— Должно быть, одна только малютка Гарлинда унаследовала что-то от великих дней.
— Зато уж красотой она не отличается, — заметила экономка слепого.
— Быть не может! Она изумительно хороша!
— Ведь вы ее не видели!
— Она должна быть прекрасна!
— Пора! — загремел сверху голос сапожного подмастерья Данте Маринелли.
— Маэстро!
Вся галерка внезапно затопала и закричала:
— Это издевательство! Позор!
Ученик из кондитерской Серафини пронзительно свистал, засунув в рот два пальца. Адвокат, подойдя к барьеру клубной ложи, поклонился и обнажил голову перед ним и перед остальной публикой.
— Минутку терпенья, господа!..
В наступившей тишине из последнего ряда партера раздался голос булочника Крепалини:
— Ага, адвокат пролез и в ложу клуба! Сколько же у него лож? А я-то за шесть мест уплатил…
— Молчать!.. — Наверху уже размахивали кулаками. — Из-за тебя мы голодаем. Он единственный булочник в городе, потому что все власти у него на откупу. Вот он и дерет сколько хочет и морит нас голодом! Говори, адвокат!
— Видите ли, — прохрипел адвокат, — мы еще новички в этом деле. За последние сорок лет и девять месяцев это первое представление
