Чжан Чэнлин мало что понял из услышанного. Лишь заметив, что остальные настроены хранить молчание, он набрался храбрости и подал голос:
— Дедушка, как же вы теперь?
Лун Цюэ крепко задумался над этим. Потом потянул Чжоу Цзышу за край одежды и тихо попросил:
— Молодой человек, совершите доброе дело! Подберите свой меч и подарите мне лёгкую смерть. Неблагодарный ублюдок Лун Сяо не отпускал меня на тот свет. Теперь, когда он отбыл на встречу с Яньваном, я, пожалуй, поспешу следом и взыщу с него все долги.
Прежде чем Чжоу Цзышу успел заговорить, Вэнь Кэсин приблизился и, склонившись над стариком, бережно придержал его за плечи. Положив ладонь на грудь Лун Цюэ, он заговорил серьёзным и уважительным тоном, которым обычно не пользовался:
— Я готов разрушить ваши меридианы в одно мгновение. Это будет проще и быстрее. Обдумайте всё хорошенько, старший.
Лун Цюэ сразу повеселел:
— Конечно, конечно! Совершая правильные поступки, вы копите добродетели, приступайте скорее…
Едва он произнёс слово «скорее», пальцы Вэнь Кэсина резко напряглись. Смех ещё не замер на губах хозяина поместья, когда его тело коротко дрогнуло и застыло. Последняя улыбка осталась с Лун Цюэ навсегда.
Не веря своим глазам, Чжан Чэнлин ошалело пробормотал:
— Дедушка…
Вэнь Кэсин протянул руку, закрыл глаза Лун Цюэ и уложил его ровно. Потом погладил Чжан Чэнлина по голове и пояснил:
— Хватит с него унижений. Тот, кто жил, как герой, имеет право на достойную смерть.
Немного помедлив, он обратился к Чжоу Цзышу:
— Я хотел бы тут задержаться. Чтобы проводить его, как подобает.
Чжоу Цзышу навалился всем весом на столбик кровати, поднялся на ноги и ответил:
— Хорошо.
Уже повернувшись к двери, он услышал оклик Вэнь Кэсина:
— А-Сюй, останься здесь со мной. Тебе надо оправиться от ран.
Чжоу Цзышу рассмеялся:
— От недавних ран я, может, и оправлюсь, но от других вряд ли. А поскольку исцеление мне не грозит, я обязан дорожить каждым днём. Есть, пить и веселиться от души. Чтобы можно было сказать, что дело того стоило.
Вэнь Кэсин склонил голову с едва заметной улыбкой и мягко предложил:
— В таком случае… Просто подари мне несколько дней.
Чжоу Цзышу застыл как вкопанный и молчал довольно долго, прежде чем, наконец, вымолвил:
— Хорошо.
Примечание к части
∾ Алмазная ладонь, или Алмазный кулак — реальная шаолиньская техника.
∾ Гора Эмэй реальна, является одной из четырёх священных гор китайских буддистов. В жанре уся на ней почти всегда расположена какая-либо школа, часто — женская. Одна из самых известных техник: иглы и шпильки, называемые «Укол Эмэй», или «Шипы Эмэй» (峨嵋刺).
Том 2. Глава 52. Убежище в горах
Вэнь Кэсину не удалось ни разбить кандалы, ни оторвать металлические прутья, к которым они крепились, чтобы освободить тело Лун Цюэ для надлежащего захоронения. За неимением других вариантов, ему пришлось устроить погребальный костёр из кровати.
Убийство с последующим поджогом — разве существовали более дьявольские способы вершить добрые дела?
Чжан Чэнлин издалека наблюдал за занимающимся пламенем. По мере того, как огненные языки поглощали старое дерево над бывшей тюрьмой Лун Цюэ, сердце мальчика наполнялось глубокой печалью. В этот момент чья-то рука легла на его плечо. Подняв глаза, Чжан Чэнлин сквозь застилавшую взгляд пелену слёз посмотрел на шифу. В зрачках Чжоу Цзышу отражались блики танцующего огня.
— О чём плакать? Все умирают в конце пути, — отстранённо произнёс Чжоу Цзышу. Было неясно, предназначались эти слова Чжан Чэнлину или он говорил сам с собой.
Так было заведено в цзянху. Кто-то пил и смеялся, наслаждаясь жизнью и свободно путешествуя по свету. Кто-то приходил к концу всех дорог в таком затерянном месте, как это, и к Жёлтому источнику его провожала горстка незнакомцев, слишком отягощённых собственными сожалениями, чтобы произнести прощальное слово.
Каждый день молодые люди испытывали восторг от того, что их мечты вот-вот сбудутся, и каждый день кто-то навсегда покидал мир.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- - - - -
Итак, они втроём решили задержаться в поместье Марионеток.
Вэнь Кэсин нашёл большой валун и установил его перед бывшей тюрьмой Лун Цюэ, стены которой теперь почернели от сажи. Он вырезал на камне дату: «Восьмой день двенадцатого месяца пятьдесят третьего года»[355] и заявил, что нельзя торопиться с написанием эпитафии, такое серьёзное дело займёт у него всё время до прихода весны.[356]
Чжоу Цзышу усмехнулся, но промолчал, а Чжан Чэнлин втайне обрадовался. Ещё вчера это место, напичканное бесчисленными ловушками, представлялось мальчику зловещим. Однако теперь он чувствовал, что поместье Марионеток похоже на рай, скрытый от внешнего мира. Здесь не было людей, а значит, не требовалось ни от кого бежать и защищаться. С утра до ночи Чжан Чэнлин должен был только заниматься кунг-фу, витать в своих мыслях и получать нагоняи от шифу. Но даже самые суровые выговоры были не такой уж большой проблемой. Не мог ведь шифу в самом деле открутить ему голову, чтобы использовать её как ночной горшок! Как должник перестаёт беспокоиться о сумме долга, когда он становится непомерным, так и человек, которого постоянно ругают, со временем делается толстокожим и перестаёт принимать упрёки близко к сердцу — это была общеизвестная, древняя как мир истина.
Неподалёку от гробницы Лун Цюэ нашлось несколько строений. Одни были похожи на гостевые покои, другие выглядели как домики для прислуги. Помещениями давно не пользовались, в них царила разруха, и Чжан Чэнлин поспешил там прибраться, демонстрируя почтение к старшим. Стало ненамного чище, но, поскольку все трое привыкли спать под звёздным небом на голой земле, никто не жаловался.
В тот же вечер, не успев толком задремать, Чжоу Цзышу услышал, как протяжно скрипнула дверь его спальни. Внутрь успел ворваться поток холодного воздуха, прежде чем вошедший проворно затворил дверь. Чжоу Цзышу пробудился за доли секунды — сон как рукой сняло. Тем не менее, по какой-то необъяснимой причине он не открыл глаза и продолжил лежать, будто ему было наплевать на вторжение.
Держа охапку одеял, Вэнь Кэсин приблизился к кровати Чжоу Цзышу. На губах его играла сколь сладкая, столь и непристойная улыбка.
— В моей комнате невозможно находиться. В углу стоит марионетка с огромной паутиной на голове — она страшно похожа на демона. Лёжа в постели, я постоянно чувствую её жуткий взгляд, а когда открываю глаза, кажется…
— Можешь развернуть её, чтобы смотрела в стену, — оборвал его Чжоу Цзышу, не открывая глаза.
Вэнь Кэсин положил одеяла на кровать.
— Меня не интересуют задницы марионеток. Подвинься немного, освободи мне место, ладно?
Чжоу Цзышу молчал, притворяясь мёртвым.
— А-Сюй, ну же, прояви сострадание, — разочарованно протянул Вэнь Кэсин. — Ты твердил, что хочешь копить добродетели, совершая достойные поступки, и вот, пожалуйста! После всего, через что мы прошли, после всех опасностей и радостей, что мы разделили, «ты — то же, что я, а я — то же, что ты»![357] Как можно жалеть для меня половину постели? По-твоему, это правильно?
Чжоу Цзышу приоткрыл один глаз и искоса взглянул из-под ресниц.
— Минуту назад я бы засомневался, но прямо сейчас я как никогда уверен, что прав…
Он замолчал на полуслове, потому что Вэнь Кэсин предпочёл действие убеждению: просунув руки под колени и плечи Чжоу Цзышу, он приподнял его и передвинул в сторону. После этого захватчик шлёпнулся на освободившееся место и раскинулся как кукушка, занявшая чужое гнездо. Его возня завершилась вздохом, полным глубокого удовлетворения.
Кровать не была тесной. Для одного. Для двоих — не повернуться. Чжоу Цзышу улёгся спиной к Вэнь Кэсину, натянул одеяло поглубже и усиленно старался делать вид, будто не произошло ничего особенного. Но напряжение в нём постепенно нарастало и в конечном итоге Чжоу Цзышу осознал, что тупо пялится в одну точку, а сна не осталось ни в одном глазу.
