Управляющий встретил охотника, будто брата родного: обнял, чмокнул в пахнущую хвоей щеку, дружески похлопал по плечу:
— Пася, пася[30], Антэй Иванович. Проходи. Будь дорогим гостем. Рассказывай, как лес живет.
— Ате[31], погоди немного, — сказал охотник, снимая ружье и напу[32] с притороченными к ней шкурами красных лисиц и соболей.
Управляющий отошел на середину комнаты, сел за свой начальнический стол. Молчал, внимательным взглядом следя за гостем.
Охотник опустился на скамью, что стояла у окна, напротив стола управляющего. Взгляды гостя и хозяина встретились. Столько доброй печали стояло в глазах следопыта, что управляющий невольно поежился. Подумалось: «Один ведь, как дерево на откосе… Тоскует, поди…» Этот печальный и волнующий взгляд просил, как показалось управляющему, участья и помощи.
— Сколько? Сколько, Антэй Иванович, выдать тебе… Пять, семь тысяч? — виноватым голосом начал Прокопий Кузьмич. — Больше не в силах. Войди в наше положение…
— А я не прошу, Прокопий Кузьмич. — тихо сказал охотник. — Хлеб, сахар есть. Остальное тайга дает… Куда мне деньги? Храните, используйте…
— Ну-у! Так не годится, — нахмурился управляющий, покачав головой. — Деньги твои, тебе и распоряжаться жми.
Охотник с горькой усмешкой махнул рукой.
— Избушки вот совсем развалились. Подправить надо. Сам я, видишь… — и он показал управляющему руки, потемневшие, в бесчисленных рубцах морщин.
Прокопий Кузьмича будто солнцем осветило.
— Какой разгово-ор! Мы хоромы отгрохаем тебе, Антэй Иванович.
— Прокопий Кузьмич… — с укоризной глянул на него охотник.
— Завтра же, завтра пошлю к тебе парней. Они тебе бор переставят, если надо, — будто орехи, сыпал слова управляющий.
— Завтра не надо. Денька два отдохнуть надо. Ноги болят.
— Как хочешь, Антэй Иванович, так и будет. Отдыхай на здоровье. Заслужил.
Минула неделя после этого разговора. И в тайгу к Антэю Ивановичу вертолет доставил двух парней, мастеров плотницкого дела.
— Дворцы тебе строить приехали, Антэй Иванович, — шутили парни.
Охотник улыбался. На редкость доброй была у него улыбка. Его узкие глаза манси будто источали лучи ясного душевного света.
В уютной охотничьей избушке Антэй Иванович угостил парней тетеревиным супом, морошковым вареньем, чаем, настоянным на чаге. Гости с азартом и аппетитом принялись за вкусные таежные блюда.
— Этот тетерев, видать, самыми вкусными ягодами питался.
— Какой аромат у морошки! Несравни-и-мый!
— После такого чая бревна, как ветки, носить буду.
Антэй Иванович счастливо улыбался. После обеда он сказал гостям:
— Однако, ребята, соболя погляжу. Отдыхайте пока.
Шершавый мартовский снег не давал скольжения лыжам. Экономя силы, охотник шел ровно, неторопливо. Дорогу он вел кедрачом. Выйдя на берег небольшой речушки, Антэй Иванович остановился и, схоронись за степу пахучих веток, в просветы их стал пристально вглядываться в разлапистый дуплистый кедр, стоявший по ту сторону крутого увала, на обрыве.
«Так и есть — в дупле хоронится», — подумал охотник и пошел обратно в глубь бора. Обогнув увал, он круто повернул лыжню на север, снова к речушке. Вот и дуплистый кедр. Теперь охотник видел дупло сбоку. Видел его одутловатые морщины. «В самый раз место, — подумал Антэй Иванович. — Сейчас одной дробиной свалить можно», — и стал нацеливать мушку на срединный край дупла. Охотник приготовился к долгому и терпеливому ожиданию: ствол ружья покоился на толстой ветке, широкие лыжи держали надежно и удобно. И лучи солнца помогали: они сквозили со стороны спины, четко высветляя дупло.
Черная шустрая головка зверька выглянула на мгновенье из дупла и, видимо, захлебнувшись потоками грянувших запахов, скрылась. Охотник выжидал спокойно. Он знал характер соболя. Успокоившись, соболь решил по-серьезному почувствовать день. Он положил лапки на переднее ребро дупла, вытянул головку. В этот миг грянул выстрел…
— Эх, Прокопий Кузьмич, Прокопий Кузьмич… — говорил охотник, гладя узловатой рукой теплую шелковистую спинку соболя. — Это я — должник. Чем же я буду расплачиваться с тайгой?..
ТИМПЕЙ
В четвертый раз отправился Тимпей искать себе жену. Надел белую, расшитую мансийским орнаментом рубаху, подпоясался старым комсоставским, со звездой, ремнем, палку в руку — и застучал посох по корневищам расступившихся деревьев, указывая путнику верное направление.
Был Тимпей для своих пятидесяти с лишним лет моложав. Крепенький, жилистый, густобровый. Одно горе — слеп.
Дивились в деревне Тимпею. Неугомонный. Куда иному зрячему до него. Огород содержит в порядке сам. Какая помощь от престарелой матери? Видимость одна. Бродни шьет сам. Ремонт в доме делает сам. Ну, если, к примеру, крышу чинить, то здесь без подмоги трудно. Детвора деревенская по такому случаю гурьбой собирается к Тимпею. Кто гвозди ему подает, кто тесину поддерживает, чтоб ловчее ее было приколачивать.
И рыбу удил Тимпей. И в кино ходил. Перед началом сеанса обязательно осведомится у киномеханика: «Об чем кино? Соль какая?» А потом сидит настороженный. На слух ловит. Словом, жил он с виду, как все в деревне.
Ослеп Тимпей в тридцать лет. То ли контузия, полученная на фронте, сказалась, то ли простуда головы: провалился во время рыбалки в полынью, но зрение он потерял навсегда. На эту беду и жена ушла от него. Ох, и горевал Тимпей. Хотел застрелиться. Раздумал: мать стало жалко. И так она из-за него исстрадалась. А наложи он на себя руки — не выдержит мать горя. Выбросил он ружье в реку. Притих. Вроде смирился с бедой. Выйдет утром на завалинку, сидит, будто каменный. Слово не обронит. Только вздыхает и думает о чем-то. Иссушили бы горькие думы Тимпея. Спасибо председателю колхоза Терентию Егоровичу Пикуреву. Собрал он членов правления, сказал:
— На наших глазах, мужики, погибает Тимпей. Помочь надо. Не приведи господь такую беду любому из нас. Занять надо делом человека. Нужным обществу сделать. Тогда и думы тяжелые спадут.
Приставили на первых порах к Тимпею подмогу — пятнадцатилетнего Мишку Шилова. Чинили они на пару конскую сбрую, мастерили кибасья для невода, пайбы, да мало ли какая работа найдется в большом хозяйстве. Так,
