Ему нужен был человеческий голос. И он стал для него писать. Но и здесь, и во всех последующих вокальных циклах он писал для идеального, «своего» голоса. Он пытался очистить его краски от привнесенных столетиями штампов форсирования звука. «Акварели» возвращают скорее к способу звукоизвлечения, близкому старинной манере. В последующих циклах он развивает это свое желание избавиться от вокальных штампов, требует от «своего» голоса выполнения почти невозможных ювелирных работ: тонкого штриха, резких смен вокальных приемов – от кантилены до интонированного шепота, проговаривания. И при этом все его вокальные сочинения очень вокальны, удобны для пения.
Следующий цикл – на стихи Владимира Маяковского – Микаэл Таривердиев пишет в Пицунде в 1959 году. Маяковского он любил с юности, высоко ставил его раннюю поэзию и сохранил это чувство восхищения и в те годы, когда созданное поэтом подвергалось сомнению.
Оригинала, автографа нот не сохранилось. Зато чудом уцелела небольшая голубенькая нотная записная книжка с набросками и пометкой «К циклу „Памяти Маяковского“». Пометка говорит о логике отбора стихов. Это ранний Маяковский, Маяковский желтой блузы, неистово влюбленный, нежный громада, играющий на «флейтах водосточных труб». Использование поэзии Маяковского, с ее сложной организацией, необычными рифмами, резкой фонетикой и на первый взгляд совершенно не музыкальной семантикой (это потом появилось несчетное число экспериментов и эпигонств в использовании самой разнообразной поэзии), кажется почти безумной задачей, которую перед собой ставит Микаэл Таривердиев. Задача усложняется еще и тем, что композитор выбирает самые известные стихи Маяковского раннего периода: «А вы могли бы?», «Кое-что про Петербург», «Тучкины штучки», «Послушайте, ведь если звезды зажигают», «Вместо письма».
В записной книжечке темп помечен сразу, что говорит (так же, как и скорость уверенного письма) о том, что музыка уже сложилась, она звучит внутри, ее нужно только записать. Сомнения вызывают лишь некоторые детали: «Что лучше – 5 или 7?» (о метре в одном такте). Или: «Надо проверить: не слишком ли длинно С(может быть, половинка)». На странице 20 под одним из тактов: «Пересмотреть». На коде: «Пересмотреть коду. Много ровного движения. Может быть, лучше разбить его?» И в конце: «Вступление смонтировать из коды, взять ее почти буквально, только надо подвести к C-dur». И автограф, который он всегда ставит на своих оригиналах.
А вот дальше – еще интереснее:
«Удивительно приятно работается на берегу. Чудесно. И все-таки тоскливо мне что-то. Состояние, в общем, не очень новое, но его как-то заново остро чувствуешь. Грустно быть одному.
А все-таки любопытно, как примут в Москве этот цикл. Неужели равнодушно?
Цикады звенят, странно, никогда не замечал, что они звенят днем.
Тяжело, одиноко всем, просто мы легче переносим чужие печали, чем свои или когда это касается близких».
А вот это уж совсем невероятное продолжение сюжета:
«До сих пор не написал Полине. Это хамство. Зачем обижать, если в этом нет прямой необходимости. Очень своеобразный и интересный человек».
Фразы отделены друг от друга «временными» паузами – это очевидно и по записи, и по настроению.
«Ужасно чего-то хочется. Верится, вот пойму: и пройдет. Легко».
«Господи, какое изобилие некрасивых женщин! Пустые глаза! Кажется, ткнешь пальцем, и он насквозь пройдет!
Вероятно, если на меня посмотреть со стороны, я похож на скучающего сноба. Кислый и самоуверенный.
Уже 6:30. Вечер»
Нет, этот цикл написал отнюдь не скучающий сноб! Страсти выражены в нем так отчаянно, что кажется, фортепиано может рассыпаться на щепки, а горло певца взорваться, как труба от напора воды под повышенным давлением.
На первый взгляд – это полная противоположность «Акварелям». Здесь как будто нет недосказанности, игры нюансов, затаенных страстей. Страсть выплескивается беззастенчиво, бесстыдно, безоглядно. На уровне температуры кипения. В то же время это продолжение найденного в «Акварелях». Такое же присваивание стихов, их эмоций, словно музыка проявляет негатив с текста. Это та же музыкальная поэзия, где все уже существует нерасторжимо: слово, интонация, партия фортепиано, которая создает «среду» кипящих страстей. В вокальной партии автор применяет разные техники произнесения фразы и даже отдельных звуков. Много пометок с указанием исполнения в «манере речевой интонации» или «ближе к вокальной интонации» и в то же время широкий «оперный распев». Невероятные сочетания, контрасты, rubato, акценты, словно он хочет отразить все возможные способы произнесения слова.
«Я сразу смазал карту будней» – два форте, акценты, сфорцандо и финал – с пометкой «Не замедляя», на три форте.
Тем более контрастно звучит второй романс «Слезают слезы с крыши в трубы» с пометкой «Медленно. Акварельно». Но это уже другая акварельность, маяковская акварельность – с ее острыми углами слов и угловатыми интонациями и гармониями, здесь уже игра диссонансов с диссонансами.
И тучки – отнюдь не облака из японского цикла.
Кстати, стихи точно подобраны в цикл, в «сюжет». Но здесь иная «сюжетная» логика, нежели в «Акварелях». И иной принцип внутреннего, музыкального развития.
Последняя фраза первого романса:
А вы ноктюрн сыграть смогли бы
На флейте водосточных труб?
Первая фраза второго романса:
Слезают слезы с крыши в трубы…
Последняя фраза второго романса:
