Первоначально пять романсов объединены одним названием: «Следы на песке». В таком виде они первоначально и исполнялись (что известно из программки концерта Микаэла Таривердиева и Марины Скребковой 25 ноября 1965 года в Центральном доме композиторов). Но позже два романса – «Буквы» и «О, расстояния» – композитор вынул из цикла, и они вошли в оперу «Кто ты?», поразительно встав там на место. А цикл на стихи Кирсанова в результате этого переноса обрел внутреннюю законченность и завершенность.
Создавая вокальный цикл на стихи Семена Кирсанова, Микаэл Таривердиев уже не сворачивает с выбранного пути. Он поэзию присваивает. Из массы текстов он находит то, что резонирует в нем, он делает свой выбор. Этот выбор отражает конкретный момент его жизни. Но еще выбранные им стихи резонируют с его прошлым – и с будущим тоже.
Имя Семена Кирсанова сегодня вспоминается не так часто. А тогда, в шестидесятые, оно было на слуху. Сегодня, возможно, кто-то удивится, но тогда Кирсанов был признанным авангардистом. И у него действительно необычные стихи, странные и тонкие. Его авангардность – не в приметах стихосложения, хотя гармония его рифм, метрические структуры непросты и современны. Это авангардность чувствования. Его поэзия полна примет современного мира, атмосферы времени. И в ней абсолютно отсутствует «советскость». И в чувствовании, и во взгляде на мир, свободном, внутренне раскованном. И еще – в ней есть какая-то особая интимность настроения. Все это чрезвычайно важно для Микаэла Таривердиева.
Композитор прочитывает стихи Кирсанова тоже странно, создавая парадоксальную и лаконичную параллель музыкального ряда. Первое стихотворение – «Твои рисунки» – он организует в basso ostinato, в основе которого – короткая однотактная фраза. Форма трехчастна. В средней части фигура баса ускоряется в два раза и появляется в мажорном варианте (соль минор сменяется соль мажором). Как и в первом разделе, где фигура баса неизменно, как что-то неумолимое, накручивает обороты, так и в серединке ускоренная в два раза трансформированная в мажор интонация, повторяясь, создает ощущение какой-то игрушечной шарманки, в которой звуки бегают по кругу. Отражение – как в комнате смеха: большое становится маленьким и кажется легкомысленным, а маленькое – большим и значительным. Но ведь все и впрямь относительно…
В репризе фигура basso ostinato появляется в октавном удвоении и в контрапункте с гармонической линией, где она перебивает мерное шествие баса, поддерживая учащенный ритм вокальной фразы, которая в начале романса строится на коротких репликах в сочетании с распевом ключевого слова на манер старинного. Кстати, существует в таком свободном речитативно-декламационном рисунке, естественном, как вдох и выдох.
А вот маленький, но характерный пример работы с поэтическим текстом:
Строфа:
Твои рисунки неземные,
твои холсты,
они, как ты…
«Ты» распевается. А следующая строчка:
На них нигде не росшие цветы,
Их нет нигде,
Лишь под твоей рукою,
Вот тут,
На голубом холсте они растут.
Рифма «холсты – ты – цветы» музыкально решается абсолютно несимметрично. Это создает дополнительный объем и необычность в прочтении текста, ощущение непредсказуемости чувства, неуловимости, чего не было бы, если бы такая рифма, как «ты – цветы», была подана слишком обнаженно.
Парадоксальный на первый взгляд выход на кульминацию. Она происходит на протяжении восьми тактов репризы. Начало репризы – пометка: «Первоначальный темп». Но фигура basso ostinato появляется удвоенной в октаву. Контрапункт с гармонической линией, острой и уплотненной, ее рисунок тот же, что и в первой части, где бас и этот «строительный материал» существуют раздельно.
Но они растут
На синей
Нарисованной воде,
Как ты и я,
Вот рядом,
Вот – нигде.
От начала до конца маленькой строфы – путь от пиано до трех форте. Вокальная партия держит три такта самую высокую ноту этого романса (ре второй октавы). И мощное, в четыре октавы проведение басовой темы. Внезапное subito piano. И фигура баса появляется, как в начале, только в глухой контроктаве и сходит на нет.
Музыка создает собственное движение, полифонию, укрупняя, проясняя смысл стихов. Не вербальный смысл, а собственно тот, что составляет суть любой поэзии, если это поэзия. («Текст есть нечто, посредством чего мы читаем что-то другое», – Мераб Мамардашвили.) Через музыку он становится более определенным, ощутимым. Очевидным, что ли. Как будто музыка – подзорная труба, которая приближает к нам этот объект – невысказываемое.
Состояние пустынности мира и одиночества усиливается вторым романсом:
И за белой скатертью,
И за белой книгою
Есть и ты,
Есть и я.
Не пройдет и дня –
Ни за белой скатертью,
Ни за белой книгою
Ни тебя,
Ни меня…
Жесткая музыкальная конструкция выходит из формы стихотворения. Первые четыре фразы – первая часть. Висящие аккорды с ниспадающим басом и восходящей малой секундой, на которые накладываются тихие фразы речитативной вокальной партии. «Не пройдет и дня» – средняя строчка – становится серединкой, голос эту строчку распевает. В партии фортепиано – отголоски романтической фактуры, но «разреженной» и диссонантной, которая приводит к появлению первоначального аккорда на два форте в другом регистре, как будто развитие ее завоевывает звучащее пространство. В правой руке появляются секунды, которые в сочетании с партией левой руки – одним штрихом – воспроизводят бой часов. Крошечное повествование о пространстве и времени. И жизни, которая есть всего лишь миг, случившийся на их пересечении…
Романс «Приезжай» тоже организован в трехчастную форму. Хотя это так далеко от классических понятий трехчастности, симметрии и деления на периоды и определенности кадансовых оборотов. Просто повторение материала – неизбежный и необходимый формообразующий принцип. Как необходимое развитие мысли и ее подытоживание. Как способ выстраивать слова в предложения, ставить точку и применять в разговоре логику.
Первый раздел – аккорд и возглас на пределе отчаяния, просто крик – «Приезжай ко мне!» – сменяется внезапным шепотом – «во сне». Аккорд, и тихо, быстро, почти проговоренное – «напиши письмо на песчаном дне». Реприза повторяет эту же строфу практически без изменений, без трансформаций настроения. Только оно чуть-чуть приближено, укрупнено, как будто объектив фотоаппарата наехал чуть-чуть ближе. Уже в начале понятно, что все произошло.
А вот серединка намного протяженнее начала и конца. Стремительный бег шестнадцатых в характере «моторных» частей гайдновских, моцартовских сонат. Но разложены они по современной гармонии, преодолевающей принадлежность к определенной тональности. К тому же, в отличие от классической фактуры такого типа, фигуры движения шестнадцатыми постоянно варьируются. Такая лихая игра с классикой!
Кстати, в этом цикле очень определенно чувствуется вовлечение в свой «строительный материал» приемов старинной музыки, что чрезвычайно важно. Вокальная партия при
