как они исчезали в нем навсегда: оловянная кружка, передник с завязками из волокон пушицы. Помнила, как разрезала торф на кирпичики и рыхлила сфагновые угодья. Как Эдвард I, пес-заморыш, однажды поскользнулся на поросшем лишайником камне и утонул в темной воде.
Грета все выкладывала и выкладывала холсты, фиксируя уголки баночками с краской и чайными блюдцами.
– Он родом оттуда. – Грета стояла на четвереньках, ее лицо закрывали волосы.
Она методично разворачивала каждый холст, прижимала к полу по краям и выравнивала относительно прочих – дюжин и дюжин миниатюрных пейзажей, составлявших основную часть работ Эйнара.
Лили наблюдала за ней, за ее глазами, чуть съехавшими к носу. Когда Грета двигалась, серебряные браслеты на запястьях звенели. Гостиная Вдовьего дома, окна в которой выходили на север, юг и запад, наполнялась сдержанными оттенками картин Эйнара: серыми, белыми, приглушенными желтыми, коричневым цветом грязи и глубоким черным – полуночного болота.
– Он трудился не покладая рук, дни напролет, – промолвила Грета тихим, ровным и каким-то не своим голосом.
– Сможешь их продать? – задала вопрос Лили.
Грета замерла. Пол был почти целиком заполнен картинами. Выпрямившись, она поискала взглядом, куда можно ступить. Встала у стены, возле печки на чугунных ножках.
– То есть тебе они не нужны?
Что-то подсказывало Лили, что сейчас она делает ошибку, и все же она ответила:
– Не знаю, много ли у нас будет места. К тому же я не уверена, как отнесется к этому Хенрик, у него ведь свои работы. И вообще он предпочитает более современную живопись. Как-никак, это Нью-Йорк.
– Я просто подумала, что ты захочешь их забрать. Может, возьмешь хотя бы часть?
Лили зажмурилась и тоже увидела болото, и выводок белых щенков, и бабушку на страже кухонной плиты, и Ханса, распластавшегося на слюдяном камне, а потом, как ни странно, юную Грету в бутылочно-зеленом коридоре Королевской академии изящных искусств с зажатым в кулаке новеньким набором кистей из ворса куницы. «Я нашла лавку, где продают товары для художников», – радостно сообщила Грета в том утраченном воспоминании.
– Дело не в том, что они мне не нужны, – услышала Лили собственный голос. Этот день, один из последних, проведенных ею во Вдовьем доме, уже погружался в омут памяти. Только вот чьей памяти? – Я просто не могу взять их с собой, – добавила она и поежилась, внезапно охваченная чувством, что все вокруг принадлежит кому-то другому.
Глава двадцать восьмая
На следующий день после отъезда Лили и Карлайла в Дрезден разразилась летняя гроза. Грета была дома, в гостиной – поливала плющ в горшке на приставном столике в стиле ампир. Без солнечного света комната поблекла; Эдвард IV спал на полу под сундуком. Сосед снизу был в море и, вероятно, в эту самую минуту попал в шторм; следом за раскатом грома послышался визгливый смех жены моряка.
Как странно, подумала Грета. Сколько лет прошло, сколько раз повторялось одно и то же: бледное солнце всходило в небе над Данией и одновременно растекалось ослепительным закатом на другом конце земли, над каньоном Арройо-Секо и горами Сан-Габриэль. Грета успела пожить в Калифорнии, Копенгагене и Париже, побывать замужней и разведенной, а теперь сидит одна в опустелом Вдовьем доме. Вещи уложены, чемоданы заперты. Если не помешает дождь, сегодня Лили и Карлайл прибудут в Дрезден. Вчера Грета и Лили расстались на паромной переправе. Мимо них тек поток пассажиров: кто с багажом, кто с собачкой на руках. На паром погрузилась целая команда с велосипедами. Ханс, Карлайл, Грета, Лили и сотни других людей – все говорили друг другу слова прощания. Группа школьников во главе с учительницей. Худощавые парни, отправлявшиеся на заработки. Графиня, которую ждал месяц отдыха на водах Баден-Бадена. И Грета с Лили, которые смотрели друг на друга и держались за руки так, словно вокруг больше ничего и никого не существовало. Еще один, последний раз Грета отринула всё и вся, и ее мир сузился до этого крохотного островка близости, где она стояла лицом к лицу с Лили, положив руку ей на талию. Обе поклялись писать. Лили обещала позаботиться о себе. Едва слышно сказала, что они еще увидятся в Америке. Да, ответила Грета, хотя с трудом представляла такую вероятность. Да, сказала она, конечно. Страшный холод вдруг пробежал по ее позвоночнику, по ее «западному стержню», ибо все это – это расставание у парома – говорило о том, что она не справилась.
Грета ждала, когда Ханс просигналит ей с улицы. Снаружи все шпили, остроконечные фронтоны зданий и шиферные крыши почернели от непогоды, купол Королевского театра стал тусклым, как старая оловянная кружка. Наконец раздался гудок автомобильного клаксона. Грета подхватила на руки Эдварда IV и потушила свет. Ключ медленно повернулся в замке.
Гроза не утихала, дорога, по которой они ехали из города, была скользкой. Стены многоквартирных домов намокли, тротуары утонули в лужах. На глазах Греты и Ханса толстуха на велосипеде, одетая в клеенчатый плащ, врезалась в задний бампер грузовика. Грета прижала ладони ко рту, глядя как женщина зажмурилась от страха.
Выехав за пределы города, кабриолет Ханса, золотистый «Хорьх» с поднятым верхом, помчался мимо полей. На лугах, заросших итальянским райграсом, тимофеевкой, овсяницей и ежой, травы отяжелели и примялись. Красный и белый клевер, люцерна и трифоль, поникнув, лежали вдоль обочин. За полями темнели глубокие, покрытые рябью котловинные озера.
Во время переправы на Орхус море было неспокойным, Ханс с Гретой сидели на передних сиденьях «Хорьха». В машине воняло псиной – мокрая шерсть Эдварда IV завилась колечками. И Ханс, и Грета молчали. Она приложила руку к приборной панели и
