Вскоре после полк предпринял еще одну атаку под градом пуль и снарядов. И снова Тюффро стоило неимоверных усилий удержать своих подчиненных от бегства.
«“Стоять! Кругом! Вперед!” – кричу я, и эти бравые вояки все-таки разворачиваются. Замечаю Дюмениля со знаменем. Сержант рядом со мной запевает “Марсельезу”, остальные подхватывают. Но песня Вальми тонет в общем оглушительном грохоте».
Один за другим солдаты отползали в тыл. Тюффро заснул в траншее, когда солнце уже садилось за спиной наступающих французов. К вечеру 6 сентября на французском левом фланге 6-я армия продвинулась на расстояние от 3 до 5 км. По всему фронту темноту рассеивало зарево горящих деревень, подожженных во время дневных боев. Дальше на восток 5-я армия под обстрелом со стороны немцев силилась удержать скромные завоеванные позиции: за каждый день Битвы на Марне орудия Мольтке расстреливали больше снарядов, чем пруссы за всю войну 1870 года. Шарль Манжен, один из командиров дивизии у Франше д’Эспере, ринулся к селению Курживо, чтобы остановить убегающих под орудийным огнем французских солдат и убедить их держаться. Его солдаты жаловались, что не ели уже два дня.
И даже если войска Манури и Франше д’Эспере хоть немного, но продвигались, на других участках прогресса не наблюдалось. Свежесформированная 9-я армия Фоша удерживала гряду в 100 км на юго-восток от Парижа за поросшим тополями ручьем под названием Ле-Пти-Морен посреди Сент-Гонских болот. Это был негостеприимный, безлюдный район, который наступающие могли пересечь лишь по нескольким дорогам. Если пехота еще способна была брести по пояс в воде, то для транспорта болота оказывались непроходимыми. Фош (сын гражданского служащего из Тарба), которому в 1914 году исполнилось 63 года, славился умом, авторитарностью, решительностью и немногословностью – хотя он один из немногих французских офицеров бегло говорил по-английски. К счастью для тех, кому по долгу службы было необходимо угадывать его желания, начальником штаба он взял полковника Максима Вейгана, которого вскоре прозвал «моя энциклопедия». Вейган блестяще «переводил» рубленые предложения и приказы Фоша, и у них сложился отличный дуэт. Левому флангу 9-й армии пришлось атаковать на болотах ранним утром 6 сентября под предводительством Марокканской бригады. На рассвете, когда войска маршировали по гатям в направлении Конжи, темноту прорезали немецкие прожекторы и градом посыпались снаряды. Французам пришлось внезапно остановиться.
Немцы тем временем начали атаковать на других участках, продвигаясь вверх по склону к югу от болот. На рассвете штаб дивизии в Шато-де-Мондеман оказался под плотным артиллерийским огнем. Владелец шато, некий господин Жакоб, укрывшись вместе с семейством в подвале, периодически выглядывал узнать, как продвигаются дела, у французского командира, генерала Юмбера, наблюдавшего за ходом боя из окна в полевой бинокль. Жакоб, у которого было слабое сердце, умер несколько дней спустя от нервного перенапряжения.
Дальше к северу пехота Фоша весь день блуждала по болоту: любые попытки выйти с восточной стороны пресекали немецкие пулеметчики. В 4 часа дня наступающий полк получил приказ отходить, потеряв треть состава. Часть солдат на подступах к Вильневу бежала под огнем. Беглецов собрали, задали суровую взбучку и снова отправили в бой. Общей проблемой всех войск Жоффра было хроническое нежелание «пуалю»[21] орудовать лопатами, за которое они жестоко поплатились. «Французский солдат не имел представления о траншеях, – писал впоследствии Вейган. – Никто не учил его копать – по крайней мере систематически. Можете себе представить его отвращение, когда копать все же приходилось». Ему вторил Морис Гамелен: «Необходимость организовывать какую бы то ни было оборону вызывала почти органическое неприятие; зарываться в землю считалось позором для доблестных воинов, которые не боятся посмотреть опасности в лицо. Это инстинктивное убеждение передалось нашему веку машин и безжалостных экономических войн от безрассудной галантности Азенкура и изысканных политесов Фонтенуа». Немцы, напротив, не стеснялись окапываться при любой остановке. Глядя, как они упорно продвигаются к Сезанну, расположенному на западной оконечности Сент-Гонских болот, никто не сомневался, что на фронте Фоша перевес окажется на их стороне.
Однако гораздо более важным событием 6 сентября был ответ Клюка на атаки Манури. Немецкий командующий быстро укрепил оказавшийся под ударом участок, перебросив войска с левого фланга, где располагались никоим образом не досаждавшие ему британские экспедиционные силы. 5 сентября формирования Клюка удерживали линию восток – запад. К исходу 6 сентября его армия уже передислоцировалась по линии север – юг, нанося суровые контрудары Манури. То, что ему позволили это сделать, свидетельствовало о позорном малодушии британцев, потенциально опасном для союзников. Французский народ замер в ожидании, понимая, что ведется великая битва, однако ничего не зная о ее ходе. Один из участников, раненый в самом начале, рассказывал, какой прием ему оказали по прибытии в родной Гренобль на санитарном поезде: «Это было что-то невероятное. Цветы, шоколад, вино. <…> Нас славили как героев, но мы не могли ответить, далеко ли немцы от Парижа и отступаем ли мы. А еще гренобльцы, как и вся Франция, допытывались, что делают британцы»{637}.
Действительно, что? Командование французской армии метало громы и молнии, проклиная экспедиционные войска за промедление 6 сентября. Подкрепление Клюка в беспорядке пересекало британский фронт, подставляясь под удар. Однако британцы начали день с 15-километровым отставанием от союзников и наступали черепашьими темпами. В дневнике лейтенанта Лайонела Теннисона тот день, когда французы по обеим сторонам сражались не на жизнь, а на смерть, описан одним предложением: «Проходили мимо прекрасного дома Джимми Ротшильда, видели толпы бегущих куда попало крестьян. Жаль, нам нельзя было остановиться и воспользоваться гостеприимством»{638}.
Днем английский егерь Ротшильдов неожиданно наткнулся в сарае поместья на рядового Томаса Хайгейта из Королевского Западно-кентского полка, решившего, что слава Марнской битвы не для него: он был одет в украденную гражданскую одежду, которая его и подвела. Хайгейта расстреляли 8 сентября на глазах двух рот его однополчан в соответствии с распоряжением Горация Смита-Дорриена. Склонность к дезертирству становилась серьезной проблемой, и командир корпуса намеревался принять радикальные меры. В отданном начальнику военной полиции приказе говорилось, что казнь Хайгейта должна быть «как можно более публичной», о чем начальник и позаботился{639}.
6 сентября сэр Дуглас Хейг на несколько часов приостановил собственный корпус ввиду неопределенных донесений о поджидающих впереди войсках противника. В результате он закончил день, не дойдя 11 км до намеченных позиций, потеряв лишь семерых убитыми и 44 ранеными. Британским саперам, которые каких-нибудь несколько дней назад со свойственным войне расточительством взорвали большой каменный мост у Трильпора во время отступления, теперь пришлось наводить переправу, чтобы пехота могла вернуться тем же путем. Самым захватывающим событием 6 сентября для пилотов Королевского летного корпуса, расквартированных в женской школе, стал бой подушками в наброшенных поверх формы ночных рубашках учениц{640}. На следующий день, в понедельник 7 сентября, пока армия Манури слева от британцев пыталась возобновить наступление, британцы промаршировали под проливным дождем лишь 22 км и снова почти не сражались.
Александр Джонстон, бригадный офицер связи из 2-го корпуса, писал в замешательстве: «Выступили только в 5 вечера. Не понимаю. Ведь Устав полевой службы велит “не жалеть ни людей, ни лошадей, ни орудий во время преследования врага”. <…> Говорят, если бы наш 1-й корпус чуть поднажал, мы еще прошлым вечером загнали бы немцев в угол». Арьергард кавалерии Марвица предпринял череду «беспокоящих действий», которые благополучно притормозили британцев, замедлив их скорость до улиточной. Вполне справедливо утверждать, что (в полном соответствии с пожеланиями своего главнокомандующего) во время решающих сражений на Марне британцы присутствовали телом, но не духом. Донесения о том, что солдаты обессилены, поступали в тыл потоком от всех армий, однако неспешность британцев поражает еще больше по сравнению со стремительностью, проявленной при смене фронта Клюком: его войска промаршировали почти 65 км 7 сентября, и около 70 км – 8-го.
Между тем самой известной легендой этого сражения стали парижские такси, которые подвозили подкрепление Манури, когда его фронт грозил дрогнуть под контрударами немцев. На самом деле число доставленных было небольшим, но трогательная легенда тем не менее жива до сих пор. В конце августа 7-я французская дивизия, входившая в состав 3-й армии, была передислоцирована на север. Переброска по железной дороге от Сент-Мену получилась кошмарной: у некоторых поездов ушли целые сутки на 10 км объезда вокруг Труа, где образовался затор из товарняков, санитарных поездов и составов, перевозящих беженцев. Отдых дивизии, расквартированной в Пантене, северном пригороде Парижа, прервал приказ Галлиени двигаться в расположение 6-й армии. Узнав, что военного транспорта в наличии мало, комендант приказал реквизировать гражданский. Штабной офицер позвонил в префектуру полиции: «Пусть все такси – без исключения – вернутся в свои гаражи. Передайте службам такси по телефону, чтобы все машины заправили бензином и маслом, дали запасные шины, если нужно, и немедленно отправили на площадь Инвалидов»{641}.
