Он смотрел ей вслед, когда она пересекала комнату. На пути в гардеробную ее перехватил полковник Тренор, и Майкл видел, как тот торопливым шепотом спорил о чем-то с Луизой, держа ее за руку. Она вырвала руку и пошла в гардеробную. Она шла легкой походкой, с гордой женственной грацией, ступая своими красивыми маленькими ножками. Майклу было не по себе. Ему очень хотелось набраться смелости, подойти к стойке и чего-нибудь выпить. Как все было легко и просто. Милые, дружеские отношения без забот и без ответственности — как раз то, что нужно для такого времени, когда в ожидании начала настоящей войны приходится как дураку сидеть в нелепой конторе Минеи, сгорая от стыда. Все было просто, приятно, и Луиза сама искусно воздвигла тонкую ширму из чего-то меньшего и в то же время лучшего, чем любовь, чтобы защитить его от бесконечной мерзости армейской жизни. А теперь всему этому, по-видимому, пришел конец. «Женщины, — с возмущением подумал Майкл, — никак не могут постичь искусство легко менять предмет своего увлечения. В глубине души все они тяготеют к оседлости, инстинктивно, с тупой настойчивостью они создают семейные очаги во времена наводнений и войн, накануне вражеского вторжения и даже в моменты крушения государств. Нет, я на это не пойду. Хотя бы ради самозащиты я постараюсь пережить эти времена один. Да наплевать мне на все, — подумал Майкл, — есть тут генералы, нет ли их — все равно». Он решительно и быстро пересек комнату и направился к стойке.
— Виски с содовой, пожалуйста, — бросил он буфетчику. С наслаждением он сделал первый большой глоток.
Рядом с Майклом какой-то английский полковник транспортной службы разговаривал с английским подполковником авиации. Они не обращали на него никакого внимания. Полковник был слегка пьян.
— Герберт, старина, — говорил полковник своему собеседнику, — я был в Африке и могу сказать тебе совершенно авторитетно. Американцы сильны лишь в одном деле. Нет, скажу больше, они просто великолепны. Я не стану это отрицать. Они великолепны по части снабжения. Грузовики, склады горючего, служба движения — все это великолепно. Но давай говорить откровенно, Герберт, — воевать они не могут. Если бы Монтгомери трезво смотрел на вещи, он бы просто сказал им: «Ребята, мы передадим вам все свои грузовики, а вы передайте нам все свои танки и орудия. Вы, ребята, будете перевозить грузы, потому что в этом деле вы вне всякой конкуренции, а мы уж как-нибудь с божьей помощью будем воевать, и тогда все мы будем дома к рождеству».
Подполковник авиации торжественно поклонился в знак согласия, затем оба офицера армии его величества заказали еще по одной порции виски.
«Бюро военной информации, — подумал с горечью Майкл, глядя на розовый затылок полковника, просвечивающий через редкие седые волосы, — несомненно, бросает деньги налогоплательщиков на ветер, расходуя их на таких вот союзников».
Тут он увидел Луизу, входившую в комнату, в сером пальто свободного покроя. Он поставил свой стакан и поспешил ей навстречу. Ее лицо уже не было таким серьезным; на нем играла обычная слегка вопросительная улыбка, как будто она и наполовину не верила тому, что говорят ей окружающие. «Наверно, войдя в гардеробную, — подумал Майкл, беря ее под руку, — она взглянула на себя в зеркало и сказала себе, что на сегодня хватит, больше она ничем не выдаст себя, и после этого ее лицо автоматически приняло свое прежнее выражение, сделав это также легко и плавно, как она сейчас натягивает перчатки».
— О боже, — засмеялся Майкл, ведя ее к выходу, — какая же мне угрожает опасность!
Луиза взглянула на него и, наполовину угадав, что он имел в виду, задумчиво улыбнулась.
— Да, не думай, что ты в безопасности, — сказала она.
— О господи, конечно, нет, — в тон ей ответил Майкл.
Они оба рассмеялись и вышли на улицу через холл «Дорчестера» мимо пожилых дам, пьющих чай со своими племянниками, мимо молодых капитанов-летчиков с их хорошенькими подругами, мимо ужасного английского джаза, который так много терял от того, что в Англии не было негров, чтобы вдохнуть в него жизнь и сказать саксофонистам и барабанщикам: «Эй, мистер, давай начинай! Послушай, мистер, это делается вот так! Обращайся с инструментом свободней, что ты вцепился в эту чертову трубу…» Майкл и Луиза шли, весело улыбаясь, взявшись за руки, снова вернувшись, быть может лишь на одно мгновение, к своей непрочной счастливой любви. За парком в свежем прохладном вечернем воздухе догорали после налета немецких самолетов пожары, отбрасывая в небо какой-то праздничный отблеск.
Они медленно направились в сторону Пиккадилли.
— Сегодня вечером я кое-что решила, — сказала Луиза.
— Что именно? — спросил Майкл.
— Я должна добиться, чтобы тебя произвели в офицеры. Хотя бы в лейтенанты. Глупо оставаться всю жизнь рядовым. Я хочу поговорить кое с кем из моих друзей.
Майкл рассмеялся.
— Побереги свою энергию, — сказал он.
— А разве ты не хотел бы быть офицером?
— Может быть. Я как-то об этом не думал. Во всяком случае, не трать понапрасну свои силы.
— Почему?
— Они не смогут этого сделать.
— Они могут сделать абсолютно все, — сказала Луиза. — И если я их попрошу…
— Ничего из этого не выйдет. Дело пойдет в Вашингтон, а там откажут.
— Почему?
— Потому что в Вашингтоне сидит человек, который утверждает, что я коммунист.
— Чепуха.
— Чепуха-то чепуха, но дело обстоит именно так.
— А ты в самом деле коммунист?
— Примерно такой же, как Рузвельт, — ответил Майкл. — Его тоже они не произвели бы в офицеры.
— А ты пытался?
— Да.
— Ах, боже мой, — воскликнула Луиза, — какой глупый мир!
— Это, в конце концов, не так важно, — сказал Майкл. — Мы все равно выиграем войну.
— И тебя все это не взбесило, когда ты узнал? — спросила Луиза.
— Разве лишь самую малость, — ответил Майкл. — Я скорее был опечален, чем взбешен.
— Неужели тебе не хотелось бросить все к чертям?
— В течение первого часа или двух. Потом я решил, что это ребячество.
— Ты чертовски благоразумен.
— Возможно. Впрочем, это не совсем верно, не так уж я благоразумен, — возразил Майкл. — Все равно ведь я не ахти какой солдат. Армия не много теряет. Когда я пошел в армию, я решил, что отдаю себя в полное ее распоряжение. Я верю в войну. Это не означает, что я верю в армию. Я не верю ни в какую армию. Нельзя ждать справедливости от армии, и если ты здравомыслящий взрослый человек, то ждешь от нее только победы. И если уж вопрос стоит именно так, то наша армия, вероятно, самая справедливая из всех когда-либо существовавших. Я надеюсь, что армия позаботится обо мне настолько, насколько это возможно, что она не допустит, чтобы меня убили, если сумеет, и что в конце концов она победит настолько малой ценой, насколько предвидение и искусство человека могут это обеспечить. «Довольно для каждого дня своей победы»[67].
— Это цинизм, — сказала Луиза. — Бюро военной информации это не понравилось бы…
— Возможно, — сказал Майкл. — Я считал, что в армии царит коррупция, жестокость, расточительство, непроизводительная трата сил, и оказалось, что она действительно страдает всеми этими пороками, как и все другие армии, только в значительно меньшей мере, чем мне казалось. В ней нет, например, такой коррупции, как в немецкой армии. Тем лучше для нас. Победа, которую мы одержим, не будет такой блестящей, какой она могла бы быть, если бы армия была иной, но это будет наилучшая победа, на которую можно рассчитывать в наше время, и я благодарен ей за это.
— Что ты собираешься делать? — властно спросила Луиза. — Торчать в этой дурацкой конторе и всю войну похлопывать хористок по заду?
— Другие и не так еще живут во время войны, — усмехнулся Майкл. — Но я не думаю заниматься только этим. Так или иначе, — проговорил он задумчиво, — в конце концов меня переведут куда-нибудь в другое место, где я должен буду отработать свой хлеб, где я должен буду убивать и где могут убить и меня.
— И как же ты смотришь на такую перспективу? — спросила Луиза.
— Мне страшно.
— Почему ты так уверен, что это случится?
— Не знаю, — ответил он. — Просто предчувствие. Какое-то мистическое чувство, что я должен выполнить свой долг и справедливость должна восторжествовать и по отношению ко мне. Еще с тридцать шестого года, со времени войны в Испании, у меня было такое чувство, что в один прекрасный день от меня потребуют расплаты. Год за годом я уклонялся от нее, и с каждым днем это чувство становилось все сильнее. Да! От меня непременно потребуют расплаты.
— Ты думаешь, что еще не расплатился?
— Только отчасти, — улыбнулся Майкл. — Проценты по задолженности. Основная же сумма долга остается нетронутой. В один прекрасный день с меня потребуют весь долг сполна, и платить придется, конечно, не в объединении зрелищных предприятий.
